Сам Ивашкевич — сухой, поджарый, с глазами, что просвечивают тебя насквозь, словно рентген. Стрижка — короткий седеющий «ёжик», одет в чистый полевой камуфляж без наград, значков и даже шевронов, только погоны с тремя большими звёздами на плечах.
Смотрит на нас, молчит. Блин, мужик, ты нас что, в гляделки поиграть пригласил? Нет уж, нафиг. Не собираюсь я с тобой играть по твоим правилам. Я тебе не подчиненный, ничего не должен и ничем не обязан. Так что нечего меня пытаться сходу «запрессовать» суровым начальственным взором. Я смотреть на других, как солдат на вошь, тоже умею.
Так и не дождавшись приглашения, сам отодвигаю один из «гостевых» стульев и усаживаюсь. За спиной слышен тяжёлый и явно неодобрительный вздох Дока. Ничего, Николай Николаевич, не вздыхай так тяжко. Это мы товарищу полковнику зачем-то нужны, а не он нам. Лично мне от него вообще ничего не нужно… Вру, конечно. Нужно, и многое. Но сам просить я у него ничего не собираюсь. Как написал когда-то гениальный Булгаков: «Сами придут и сами всё предложат». При условии, что ты себя поставишь правильно. А не сможешь, позволишь себя прогнуть — нагрузят, как того бухарского верблюда, поимеют с тебя всё, что смогут, да так, что ты, по итогам, ещё и должен останешься.
Оборачиваюсь к своим спутникам и невозмутимо, как ни в чём не бывало, делаю приглашающий жест. Рассаживаемся, мол, товарищи, в ногах правды нет… Хотя, если подумать, выше её тоже особо не наблюдается.
— Значит — Селёзнев? — хмуро начал полковник без предисловий.
Я коротко дёрнул подбородком, изображая поклон.
— Ваш… несколько эээ… эпатажный транспорт и репутация человека, который умеет быстро соображать и эффективно действовать, добывая нужное, навели нас на мысль. Нам нужны глаза и уши там, где наши БТРы и камуфляж только привлекают лишнее недоброжелательное внимание, а то и притягивают пули.
Он встал, отдёрнул в сторону плотную штору и посмотрел за окно, где виднелся мой расписной «Соболь». Вид у товарища полковника при этом был, как у человека, которому подсунули в борщ дохлую крысу. Восторгов Дяди Вити по поводу «агитатора-мародёра» он явно не разделял. Впрочем, мне его мнение о моей машине — совершенно безразлично. Я на его гримасу даже бровью не повёл. Сижу, молчу, слушаю, чего он ещё скажет.
— Не стану скрывать, у нас уже бывали потери, особенно поначалу. Но наш патруль этой ночью уничтожили не заражённые. Это сделали люди. Организованные, вооруженные, действующие тактически грамотно, предельно жёстоко и наверняка. Мы понятия не имеем, кто это. Их мотивы для нас пока — тёмный лес. Их местоположение — неизвестно. Ваша задача — вести разведку в ходе всех ваших выездов. Не вступать, по возможности, в бой, не искать самим никаких подозрительных контактов. Наблюдать, фиксировать любую активность: дым костров, передвижение техники и групп людей, какие-то иные необычные признаки. Ваш «Соболь»… — он снова скривился, — … идеально подходит под поставленные задачи. А эта ваша… символика… кхм…у кого угодно вызовет куда меньше подозрений, чем армейский «хаки», камуфляж или ведомственные цветографические схемы. В такой… кхм… клоунской раскраске ни один уважающий себя военный или сотрудник иных военизированных структур сам, добровольно, никуда не поедет.
Я молчу, перевариваю. Риск серьёзный, это и дураку понятно, а я — далеко не дурак. Повод «на подумать» у меня сейчас чрезвычайно серьёзный. Кирилл, сидящий со мной плечом к плечу, замер. Док наблюдает со стороны, как мудрый удав Каа. И полковник молчит, явно ждёт, что я вступлю в беседу.
— Задача понятна, товарищ полковник, — наконец сказал я. — И риски наши — тоже. Но остался самый важный вопрос: а нахрена, собственно, мне всё это счастье, да ещё и за мои же деньги? Ваши подчинённые, причём, не исключаю, что подчинённые — непосредственные…
Ага-ага, намёк — толще некуда. Типа, не настолько я тупой, чтобы поверить, что офицер, проводящий опрос и регистрацию вновь прибывших, никакого отношения не имеет к здешнему разведотделу.
— Так вот, — продолжаю я. — Ваши ребята с первых же минут нашего пребывания на базе сами говорили, и не раз — кто не с вами в строю, тот сам по себе. Помощь спасённым сверх необходимого минимума — это уже не ваша забота. А теперь, выходит, помощь нужна вам. От нас. Логично было бы надеяться на какую-то встречную услугу. Или солидарность выживших действует только в одну сторону? Ну, типа, если нужно тебе — иди и добывай, а если нужно вам — пополам порвись, но сделай. Никого не хочу обидеть, но во мне подобный подход к вопросу понимания не вызывает.
Да, я могу, когда захочу! Эвона, как завернул, под конец чуть сам в своих словесных кружевах не запутался. Но, вроде, нормально вышло.
Ивашкевич хмыкнул, и в его холодных глазах мелькнуло что-то вроде уважительного раздражения.
— М-да… И правда — буржуй на краснознаменном автобусе… — процедил он сквозь зубы. — Ладно. Прагматизм в наше время — не порок. Говорите, что вам нужно. В пределах разумного и возможного.
Я не стал церемониться. Док тут строит клинику — это был наш с ним билет в обеспеченное будущее, и «ковать железо» нам нужно прямо сейчас, пока достаточно «горячо».
— Глубоко уважаемый мною Николай Николаевич, — я киваю в сторону Дока, — сейчас пытается открыть клинику в Кронштадте. Частную. Людям нужна качественная и квалифицированная медпомощь, а ваши медики и санчасть, насколько мне известно, перегружены до предела. Многие готовы заплатить за скорость и качество, но сделать это сейчас официально — невозможно. Никто пока таких услуг не предоставляет. А неофициально — это скользкая и насквозь коррупционная схема. При которой, образно говоря, в очереди к кабинету врача отодвигают в сторону тех, кто должен идти первым, но бесплатно, ради тех, кто только что появился, но зато может заплатить. Вам точно нужен такой раздражитель для граждан, и без того находящихся в диком стрессе?
Полковник молчит. Но молчу и я, мне нужно понять его реакцию, его настрой. Если он изначально категорически против, то смысл мне тут перед ним бисер метать?
— В чём-то согласен, нам дополнительных проблем и разговоров на тему несправедливости и всё проплативших «блатных» —