Итак, К. Аксаков попытался угадать «художественное слово» еще до того, как оно было произнесено. Белинский же расслышал это слово иначе и решил, что все уже сказано. Потому и начал полемику со своим бывшим другом.
К. Аксаков воспринял «Мертвые души» как эпическую модель мира и уподобил ее гомеровской. Утверждая, что в поэме Гоголя этот древний эпос воскресает, Аксаков уточняет характер гоголевского созерцания в «Мертвых душах». Принципиально для него, что в поэме обнаруживается «целое», т. е. «глубокое, внутри лежащее содержание общей жизни, связующей единым духом все свои явления»[197]. Различия между античностью и новым временем проводятся не только по принципу гармоничности – дисгармоничности. Первопричина дисгармонии – рефлексия. Античный мир потому и слит с природой, целостен, гармоничен, что бессознателен. Новое искусство призывает к сознанию. Позднейшие теоретики рассматривали бессознательное искусство как народное, ибо в нем не отражалась индивидуальность. Напротив, искусство новое выступало как личностное, а следовательно и ненародное. Эту концепцию оспорил Хомяков, писавший в 1847 г., что античное искусство Гомера – «высшее художественное явление Греческой и, может быть, всемирной словесности – творения, носящие имя Гомера, были песнию народною». Смысл утверждений Хомякова в том, что ненародной поэзии не бывает. Он видел в искусстве отражение не всемирного и не индивидуального, а именно народного духа. «Художество <…> не есть произведение единичного духа, но произведение духа народного в одном каком-нибудь лице. Сохранение же имен в памяти народной или их забвение есть чистая случайность»[198].
Сопоставление Гоголя и Гомера не было открытием К. Аксакова. Подобные сопоставления встречались и у других критиков. Шевырев отмечал сходство между Гоголем, Данте и Гомером в то самое время, когда печаталась статья Константина. Также как и К. Аксаков, Шевырев объясняет читателю смысл и значение развернутых сравнений Гоголя, показывая их сходство и отличие от сравнений Гомера и Данте. Но для Шевырева «чудные сравнения» только способ, только прием создания образа «полуденной стихии в поэме Гоголя». Напоминая про «полную художественную красоту» описаний и сравнений Гоголя, Шевырев утверждает, что для понимания Гоголя необходимо знакомство с поэзией Гомера и «италиянских эпиков, Ариоста и особенно Данта». Дело в том, что Данте постиг «всю простоту сравнения гомерического и возвратил ему круглую полноту и оконченность». Шевырев пишет о «круглости», т. е. завершенности и полноте сравнений, отмечает, что сравнение у Гоголя образует «отдельную полную картинку», которая искусно «вставляется в целое поэмы, не нарушая нисколько единства и не прерывая нити рассказа». Не противоречит ему и К. Аксаков. В чем же разница? Шевырев не чувствует гоголевской иронии, не совпадающей нисколько с эпическим спокойствием Гомера. Он видит в этих сравнениях только прием, употребленный Гоголем или Гомером, плод наблюдательности и фантазии автора. Он считает, что «предметы внешней природы получают у Гоголя <…> особенную жизнь, потому что тесно сопрягаются с человеком, приводятся не только для самих себя, не для эпического созерцания, а чаще для того, чтобы рисовать нам нас же самих, служат символом отдельного характера, лица или целого народа»[199].
Для Шевырева отрицание эпического созерцания у Гоголя столь же принципиально, как для К. Аксакова утверждение этого свойства. К. Аксаков писал: «У поэта – эпика не может быть намеков, он не может просто указать на предмет и удовольствоваться; нет, взор его видит его вполне, со всею его жизнью, в которой находит сродство с жизнию повествуемого предмета…»[200]. Значит, критиков разделяет не отношение к Гомеру, а понимание сущности, характера и задач эпоса. Сопоставление Данте и Гоголя у Шевырева механистично. Белинский возражал: сравнения Гомера «простодушны», тогда как у Гоголя «насквозь проникнуты юмором»[201]. Аксаков признает эпическое созерцание, заимствованное в античном мире для изображения современной русской жизни, существенной чертой гоголевской манеры и необходимым элементом его творчества. Эпическое созерцание требовало цельности. Но как раз цельности и не находил Шевырев в «Мертвых душах». Кроме поэта, «увлекающего нас своею ясновидящею и причудливою фантазиею», он видит еще и «человека <…> чувствующего иное в душе своей в то самое время, как смеется художник». Для Шевырева поэзия «Мертвых душ» уже не цельная, а, согласно его определению, «двойная, распадшаяся»[202] Поэзия раздвоилась, потому что распалась и раздвоилась жизнь, в которой внутреннее начало противостоит внешнему. Рядом с поэтом Шевырев видит фигуру читателя, который плачет там, где смеется (и не может не смеяться) поэт.
Ю.А. Шичалин считает главным открытием Гомера изображение прошлого. «Создание собственного прошлого именно как прошлого и помещение в этом созданном прошлом своих корней и истоков» – вот заслуга античного поэта. Обращаясь к прошлому, он тем самым «открывал тот специфически европейский взгляд на мир, который определяет самотождественность Европы по сей день»[203] Интерес к прошлому, к своим истокам созвучен настроениям романтиков, совпадает с собственными поисками славянофилов. Поэтому и сравнение Гоголя с Гомером у К. Аксакова приобретает характер включения русского писателя в общеевропейскую традицию, осовременивания его творчества, а вовсе не разрыва с действительностью. Эпическая традиция лежит в основе исторического развития как необходимая его ступень. Вспомним, что и Белинский сравнивал Гоголя в «Тарасе Бульбе» с Гомером[204]. Другое дело, что К. Аксаков считает возможным и для современного писателя выразить полноту мира, национальный характер столь же полно, как в эпосе. Белинский же в статье «Разделениие поэзии на роды и виды» утверждает, что эпос «Илиады» и «Одиссеи» «принадлежит всему человечеству», ибо в эти произведения вложена «бесконечная идея» и выражается «субстанциональная жизнь народа». Отсюда следует, что не всякое древнее произведение можно рассматривать как эпос[205]. Такого содержания и такой идеи Белинский не видит в «Мертвых душах». В рецензии на статью Константина он показывает коренное различие в содержании между древнегреческим эпосом и современным произведением.
Гомеровский эпос отражал жизнь древней Греции и уже не может возродиться в другое время и в другой стране. Поэтому эпос в настоящее время невозможен. Как мы видим, и Белинский считает, что возникновение эпоса отвечает определенной стадии исторического развития. Эта стадия уже давно миновала, да к тому же и не все народы через нее проходили.
Но это возражение на первый взгляд противоречит собственной теории Белинского о «всемирности» эпоса. Разгадка в том, что он считал русский народ еще недостаточно зрелым, не