Сюда, подальше от глаз казноборцев, переволок он перегонный куб из избы после того, как два года подряд выдались на Руси неурожайные. Зерно немеряно подорожало. А вслед за ним и спирт-извинь на государственых заводах. Стоившая одну копейку чарка водки потянула на три. Неподъёмно для сулгарских питоков.
Прогорел у Тимофея государев кабак.
Медный орёл упорхнул со стены.
Значит, опять начинай корчемствовать.
И таись теперь пуще прежнего – здесь в лесу!
60
…К ночи брага в чане нагрелась до того, что палец не терпел.
Тимофей обмазал железную крышку глиной – замуровал куб и подставил жбан под сток.
Вышел продышаться.
Томления в воздухе уже не чувствовалось. Свершилось нечто. Захлопнулась где-то дверь. Подморозило.
Подёрнулась ледяной кисеёй – от берега до берега – вода в омуте. И в небе – сверху вниз – тоже повисла прозрачная слюдяная занавеска.
Сполох перегородил небо изжелта-зеленоватый, будто подсвеченный огнями болот с земли.
Разделил мир на тёплую и холодную половины, светлую и тёмную, ту и эту…
Часть VIII
Суд правый
Ипат (Осмоля) (1700–1775)
Кровь земли
1
На Николу весеннего припекло.
Сосны захлебнулись соком и словно испариной покрылись.
Увидав, как зяблик склёвывал со ствола радужные слёзы, Ипат подумал: «Пухоеды замучили. Ишь, находчивый».
И улыбка обнажила на лице мужика россыпь зубов, белых, словно меловой галечник на речном перекате.
Птаха упорхнула.
Ипат продолжил точить пилу-лучковку.
Сидел на вывороченном пне, похожем на богатырское кресло со спинкой веером, как хвост глухаря на токовище, – чумазый, в прокопчённой рубахе с тряпичной косынкой на голове.
Грудь коробом. А скулы столь широкие, словно бы он всё детство проглядел в окошко, рылом на подоконнике – вот и сплюснуло снизу.
Одной рукой он бережно облапливал хрупкую рамку пилы. В другой – короткий подпилок и не углядишь.
Точил – и теперь дергач ему откликался – скрежетом горловым на металлический.
Теперь он дергачу радовался.
Наконец, пальцем тронул лезвие, будто проверил звук струны. Встал, поплевал на ладони и пошёл играть на вершинках кореньев.
Казалось, лучковка подстригала вздыбленные лохмы на голове подземного чудища.
Древесина была вязкая от смоляной начинки.
Скипидаром шибало в нос.
2
Здесь на Медведке мужики рода Синцовых многие годы выдирали из земли сосновое «волосьё». Расщепляли и вытапливали смолу как жир из сала.
Берег облысел. День и ночь курилась яма. От нутряного жара пучилось дерновое покрытие на ней, будто корка кипящего железа в домне.
Сквозило огнём. Свежими краюхами дёрна Ипат латал прожиги.
Время от времени он подходил ко краю берега и глядел, не открылся ли смоляной родничок – не потекло ли из трубы в биток.
Ещё десяток таких же битков – бочек со смолой – держались на чалках в омуте, схваченные бревенчатой рамой и покрытые жердями.
Плот готовился к отплытию вниз по течению.
В те времена смолой на корабельных верфях пропитывали деревянные корпуса судов и спрос на неё был высоким: только в Соломбале каждый год спускали на воду несколько многопалубных кораблей.
Смолокурение было в те времена весьма доходным промыслом, но исключительно тяжёлым.
Цена пуда смолы составляла 50 копеек. Для сравнения: 1,5–2 копейки стоила чарка водки (132 грамма).
Чтобы заработать полтину, нужно было прежде собственно выгонки срубить и измельчить на поленья два дерева диаметром в среднем 20 см. Для этого требовалось три дня. На выработку партии смолы в 12 битков уходило не менее полугода.
3
Биток – бочка неказистая, ребристая, одноразовая. Смоляной дух не отмыть, не выскрести.
Бросовая посудина. Тонкой выделки не стоит.
В такую бочку и залез Ипат, чтобы проточить жёлоб для днища.
Самозабвенно жевал смолу.
Когда стамеска прошла полукруг, взгляд бондаря привело к лесу и он увидел скачущего по чищанине всадника.
Коня перед Ипатом осадил сухопарый малый в красной рубахе, справных сапогах, с пищалью за спиной.
На костистом лице брови посажены от переносицы вразлёт и косо. Глаза вытаращены…
Аки хищник налетел.
Спешился. Шапкой с размаху оземь. Ипата – по плечу.
Отступил – и опять руки распахнул, готовый наброситься. Да вдруг смехом его пробрало.
– Далеко ли в ступе-то собрался?!
Смолокур осклабился в ответ.
А гость подобрал с земли свою тяжёлую шапку, набитую куделей для смягчения вражьих ударов, нахлобучил и сообщил:
– А я, брат, на Волбицу. За косачами.
«Вот и попался на вранье! – подумал Ипат. – Какие же теперь косачи? Оттоковали ещё на Зосиму-пчельника».
Водилась за этим Климом Шумиловым дурная слава, и не только завиральная. И под бердышами его в съезжую водили, и облихование творили.
Подозревали в шалостях на Большой дороге, но уличить не удавалось.
Увёртлив.
Такого и пестом в ступе не утолчёшь.
Про косачей – это он как лиса: рылом рыл, а хвостом след заметал. Нет, не там курица яйцо снесла, где кудахчет. Другая нужда вытолкнула Клима из дому.
Вестимо было даже Ипату в его лесном уединении, – нагрянуло в деревню крапивное семя. Вместе с подьячими-переписчиками определился на постой и полицейский сыскарь для сбора лиходейных наветов.[121]
Вот отчего Клим по болотцу, да в задние воротца.
4
Они сидели на берегу и глядели, как внизу из деревянной трубы струится в бочку горячая смола.
Клим рассуждал, мол, смоляной родничок – это подземный источник Божией милостью. Из земли корнями деревьев высосано, в огне размягчёно и вот возвращается – только посудину подставляй. Игра стихий. Участие человеческое, по Климу, тут имело мало значения. Главенствовала высшая сила. Для человека всё готово у Создателя. Оставалось только взять.
Дело на смелого.
5
Захватчиком Клим и родился. Ещё на четвереньках ползал, а уже всякую щепку, нитку, камушек с полу тащил в схорон.
Голоштанником промышлял в огородце у соседей, у тех же Синцовых – морковку вырвет или куст смородины оберёт, а порожний домой не вернётся.
Кувшин, вехоть с плетня «ветром сдунет» – прямой дорогой иди хозяйка к Шумиловым. Возврата не добьёшься, так хоть душу отведёшь.
Баба под окном клянёт. Клим под лавкой прячется. А отец за столом похохатывает:
– Наш Климка по чужим дворам молебны служит. У него что взято, то и свято.
С возрастом награбки становились весомее. И когда-то же должно было терпение у людей лопнуть и настигнуть Клима неминучая кара. Однажды, в самом деле, едва живого вытащили из-под моста. После чего он надолго стал пропадать. Но лишь люди уверятся в его кончине, так он и явится – здоровёхонек и при деньгах…