Счастье! Наткнулся на «Берёзовый сок» – биографическую прозу Степана Щипачёва.
Помните его стихи? Хотя бы вот эти строчки: «Любовь – не вздохи на скамейке…», «Как повяжут галстук – береги его…».
Светлейшая бытопись свободного художника. Человек. Семья. Но только на протяжении пяти лет – с 1905-го до 1910 года.
Мало!
Не думаю, что ни у кого до сих пор не возникло мысли написать историю одной! конкретной! деревни с первой расчистки и до растворения в лесах.
Тема-то, как видно, витала в воздухе. Но не было способа ухватить её – вот, кажется мне, в чём дело!
Слух авторов замыливался от постоянного гула православных колоколов в их же романах или грохота имперских пушек. В многовековой жизни народа брались за основу исторические отрезки безмерного насилия над ним в войнах и революциях. За рамками оставалось главное – повседневное бытование в веках.
Даже Фёдор Абрамов в своей незаконченной «Чистой книге» не посчитал нужным зачерпнуть глубже начала XX века. История более далёких времён в деревне казалась скованной вечной мерзлотой, безжизненной или непостижимой. Просто не хватало материала. Деталей жизни, к примеру, XV века. Как одевались, добывали хлеб, торговали, строили мосты…
Интернет распахнул двери к кладовым истории.
Труба позвала!
Сборы были долги. А замысел – давним.
2
Ещё во времена журналистской молодости как-то довелось мне пожить в Большеземельской тундре в чуме у коми. Холодильник у оленеводов – копни лопатой на два заступа и свежее мясо закладывай. Только железным листом прикрой от собак.
Стойбище возле озера. Вода тёплая. Нырнул, поплыл. А ступил на дно – твёрдо и скользко. Лёд под ногами!
Два-три холодных лета – и озеро мелеет, рассказывали кочевники. Пучит его. А в тёплый период углубляется. Вечная мерзлота дышит, живёт своей жизнью.
В таком вот озере, подумалось, и погиб, наверное, мамонт пять тысяч лет назад. Об этом писали, и даже телерепортаж был. Что там с ним случилось – неизвестно. Скорее всего, утоп под зиму по неосторожности, пал на дно, замёрз слитно с водой. По весне должен бы оттаять и сгинуть.
Однако времена тогда наступали такие, что Земля входила в полосу туманности. Космическая пыль застила солнце. Вода в озерце до осени не размякла. А дальше – больше.
Год за годом мерзлота сверху наращивалась. За тысячу лет оледенение достигло аж Чёрного моря.
Потом солнечная система покинула пределы туманности, стало теплеть. Ледник хоть и укрывался подо мхом, но всё ослабевал. И вот в одном из множества тундровых озёр – бочажине – и вытаял мамонт.
Коми охотник Дмитрий Редькин зачерпнул воды котелком, пригляделся. Под голубоватым стеклом дна увидел хобот, яйцевидное веко и большое перепончатое ухо.
Прилетели учёные. Дали найдёнышу имя открывателя – Дима. Вырубили ледяной куб с Димой внутри. Подцепили вертолётом и увезли в лабораторию.
В замороженном теле мохнатого и клыкастого самца обнаружили немало живых молекул ДНК. Слониха в зоопарке выносила их положенное время и родила мамонтёнка. Волосатого в отца. Но уже с тонким, изящным хоботом – в мамашу.
Я видел маленького Дмитрича в Институте Земли в стеклянном домике-инкубаторе. Шерсть почти чёрная. Говорят, потом посветлеет. Уши прозрачные, будто крылья летучей мыши. А глаза тусклые, дымчатые. Что-то у него со зрением не в порядке. Случилась всё-таки мутация. Даром заморозка клеток не прошла.
Невозможно забыть живую ходячую древность. Небывалый восторг испытываешь при виде этого существа. Событие сродни воскресению из мёртвых.
Подумалось, почему бы не найти в мерзлоте и человека? Мог бы и старожил какой-нибудь вместе с мамонтом по неосторожности оказаться в том озерце.
И какая-либо наша женщина согласилась бы на эксперимент. Дивное бы получилось создание.
Хотя, скорее всего, несчастное. Не под стеклом же его держать для всеобщего обозрения. Жить бы человеку захотелось полноценно, а в генах – недобор.
Нет уж, пускай себе лежат они, неосторожные, и дальше в вечной мерзлоте. А для исторических восторгов достаточно мамонта.
Или валуна какого-нибудь, обкатанного ледником.
На обочине шоссе М-8 у въезда в Архангельскую область справа высится такая гранитная глыба. Надпись на ней белилами: «Удачи, путник!» Такой же примерно валун вымыла и моя родная река Пуя в деревне на границе Вологодской и Архангельской областей.
Ребёнком впервые увидел я этот необъятный камень в крутом песчаном берегу. С каждым половодьем подрезало кручу. Вырос целый остров – голыш. Летом в малую воду мы, худосочные деревенские дети, человек пять-шесть, отогреваясь, умещались на нём в перерывах между купаньями. А в десять лет, в день рождения, я взял у деда зубило, молоток и выбил на его гранитной глади собственные инициалы.
Пуя в ледниковом ложе не останавливалась в своём боковом движении. Каждой весной на полметра – метр сгрызала песчаную кручу высокого берега поймы и столько же наносила песка на отлогий. Скоро мой именной камень оказался на отмели. Сначала обступили его лопухи. Потом укрыл краснотал. Сверху муть половодий оседала неостановимо.
Прошло лет двадцать.
Как-то летом в кустах ивняка острым стальным шупом я пытался определить место залегания, но не наткнулся. Исчез свидетель ледникового периода.
Теперь жди обратного хода реки. Кто-то увидит мои инициалы лет через двести-триста? Землеройные работы Пуя в своем ложе ведёт не спеша. Человеческий век для неё – минута.
Мой камень река укрыла надолго, но в то же время обнажила в матёром берегу слой костей. Сначала я подумал, это известняк белеет в обрыве. Вознамерился выкопать, в огне костра расслоить – отличная плитка получается для мощения дорожек. Под сруб дома можно подложить, чтобы брёвна не впитывали сырость.
Взобрался с лопатой, а там кости. Рассмотрел – кости мелкие. И черепа с чайную чашку. Показал знающим людям – определили как заячьи.
Кладбище косых? Такого быть не может. Не иначе – жертвенное место приоткрылось. Капище языческое. Почитай, в самом центре Русского Севера, а не русское. Потому что славяне в наши места добрались уже христианами.
До них сюда вслед за уползающим ледником три тысячи лет назад первыми пришли угорцы. И вот эти люди как бы передавали мне привет из своего далёка.
Слой заячьих костей находился на глубине полуметра. Значит, прошло со времени их залегания лет пятьсот.
Стал дальше копать. Изрыл всю кромку кручи и ещё шагов на десять в глубь леса между корнями неохватных елей. Грунт лёгкий, песок. По пояс заглубился – пришлось досками стенки обкладывать, чтобы не осыпалось. Повёл шурф.
В песчаном срезе наткнулся сначала на слой древесного угля. Затем заступ ударился