Когда свет зажегся, многие смеялись. Над самой ситуацией и над неуклюжестью Кристера. Только я не видел ничего смешного.
Я не смеялся.
Наверное, нужно было посмеяться, но я заплакал.
Не прямо тогда, а позже, когда мы вернулись домой, я заперся в туалете и плакал.
После матча я не стал переодеваться. Просто затолкал обычную одежду в сумку, натянул куртку и побежал в машину. Когда папа спросил меня, почему я не переоделся, я всё свалил на провонявшую табаком душевую.
Вообще-то нам было строго запрещено уносить домой форменные футболки, их забирал после матча Исак, но ведь папа об этом не знал.
Каждая звездочка
– Что такое с тобой творится в последнее время? – спросил папа, когда понял, что спортивная сумка Кристера пропала. Это было на него не похоже: Кристер за всю свою жизнь ничего не потерял.
Кристер не ответил, просто пожал плечами.
Папа перевел взгляд на меня. Я сидел тихо.
– У вас всё хорошо? – насторожился папа.
Его взгляд был наполнен такой тревогой, что я не выдержал. Я встал, подошел к разделочному столу, на котором лежал папин телефон, и включил музыку. Тогда папа даже слегка улыбнулся и принялся тихонько пританцовывать по кухне.
Уже очень скоро мы (даже Кристер подтянулся) затянули хором свой репертуар:
«Каждая звездочка мне дорога, не знаю и сам почему…»
Но я прекрасно понимал – это лишь для того, чтобы избежать разговора о другом.
Сожженный Чубакка
И вот настал тот день, когда я и вправду решил, что это конец.
Олимпиада уже закончилась, а Найма всё еще болела. Ее не было в школе больше недели. Ее папа объяснил, что у Наймы грипп, поэтому я сказал Лизе Бенгтссон, чтобы она внесла новую болезнь в список на школьной двери, но та решила, что болезней там и так уже достаточно, и я с ней согласился.
В ветвях берез чирикали синицы, а солнце начинало понемногу пригревать – особенно если прислониться спиной к кирпичной стене школы. Во всяком случае, с подветренной стороны, где солнце светило прямо в лицо.
Можно было бы порадоваться, но радоваться по-настоящему было сложно.
Во время обеда я, как обычно, болтался один, пытаясь что-нибудь разведать. Я не мог понять, куда подевался Кристер. Может, ученикам средних классов не разрешалось выходить на улицу на переменах? Нет, это вряд ли. К тому же одноклассники Кристера были во дворе. Они беззаботно носились вокруг – по асфальту и футбольному полю. Отовсюду доносились крики и смех, похоже, им было весело, несмотря на то, что поле превратилось в озеро. Лужи, огромные, как океаны, простирались по всему двору. Я подумал, что там, наверное, живут акулы и осьминоги. И даже если ты не наступал в лужи, влага всё равно просачивалась между пальцами ног, а в гардеробе пахло болотом.
Я по-прежнему ловил эти взгляды – на меня смотрели так, будто я раздавленная собака, – и иногда мне казалось, что так оно и есть.
Так вот, в тот самый день я их и обнаружил.
Я отправился на склон холма, к кустам, возле которых мы обычно болтались. Между кустарником и школьной оградой тянулась секретная тропинка. На ветках уже распускались маленькие упругие нежно-зеленые почки, а из-под земли пробивались острые кончики ростков. Только от этого было не легче.
Я метался туда-сюда, чувствуя себя, как одинокая рысь в зоопарке. Дикий и печальный зверь, который рвался туда, наружу, на волю! Всего один прыжок через ограду – и вот он, путь наверх, к свободе…
Вдруг я услышал голоса. Они неслись с вершины холма. Из-за школьной ограды! Туда однозначно нельзя было ходить. А они были там!
Холм высился у самого леса, а на вершине его стоял маленький домик. Кристер говорил, что домик как-то связан с тем, что спрятано в холме. Что сам этот холм – бомбоубежище, в котором полно тайных ходов и достаточно места для того, чтобы несколько тысяч человек могли там спрятаться, если начнется война. Маленький зеленый домик был там типа дымохода – так говорил мне Кристер.
Но находиться там было запрещено. Совершенно точно. Такое было правило. Везде бывают правила, границы и всякое такое.
Наверное, нужно было сразу пойти к дежурному. Было у нас и такое правило: если что-то не так, иди к дежурному. А ведь что-то в самом деле было не так. Творилось что-то очень нехорошее.
Голоса Кристера я не услышал, зато я слышал Сакке. Его гогот и вопли. И я слышал, какие звуки издавали Крэбб и Гойл. Они завывали, как волки, которые наконец заметили добычу, которую можно завалить, перегрызть ей горло и разорвать на куски.
«Позвать дежурного», – в последний раз подумал я и полез через ограду. Мне хотелось разом перемахнуть через нее, но не вышло. Я вскарабкался на нее верхом, перевалился на другую сторону и припустил бегом, через узкую велосипедную дорожку, вверх по скользкому глинистому склону холма, к самой вершине, где стоял загадочный и запретный дом.
Никакого плана у меня не было. Вот если бы рядом была Найма, план бы уже появился. Мне ее до боли не хватало.
Последние метры я крался на цыпочках – благо, под ногами была глина.
И вот я увидел Кристера. Он сидел там, у самой стены домика, и его руки были заведены за спину, а голова свисала между коленями. Перед ним кривлялся и размахивал своей зажигалкой Сакке. В грязи валялись останки наполовину сожженной спортивной сумки Кристера. Сакке поджег ее! Я увидел обгоревшего Чубакку. Тот выглядел очень печальным.
– Отвечай! – закричал Сакке, но Кристер сидел не шевелясь.
Сакке сделал пару шагов вперед и остановился, широко расставив ноги. Я понял, что он приготовился нанести удар.
И тогда я закричал.
– Нееет! – кричал я и, прыжками преодолевая скользкую грязь, помчался наверх, чтобы броситься между Кристером и Сакке.
Братская любовь
– Ха! – хохотнул Сакке. – Второй товар идет бонусом!
Я заскулил. Дело в том, что приземлился я прямо на согнутые колени Кристера и жутко ушиб грудь.
Кристер так и остался сидеть. Он не проронил ни звука, но, по крайней мере, приподнял голову. Лицо его с одной стороны оказалось коричневым от грязи. Это было какое-то застывшее лицо, почти мертвое. Только вот Кристер был жив.
– Только посмотрите, Мистер Кристер, какой маленький герой у нас тут нарисовался, – с улыбочкой сказал