– Угощенья вашего отведать не смею, а пришёл я к тебе вот зачем – хан Ер-Боко тебя в своём аиле видеть хочет. Там он тебя на цепь посадит, заставит вокруг костра бегать-плясать, на вертеле изжарит, – со слезами на глазах ответил ему мальчик.
Разозлились медведи, бросили на мягкий мох подносы с угощеньем и ташауры с питьём. Да как заревут:
– Р-р-разор-р-рвём Ер-Боко! Р-р-разор-р-рвём!
Медведь-великан поднял правую переднюю лапу, и медведи замолчали. – Я пойду к Ер-Боко! – объявил великан.
Никто с ним спорить не посмел.
– Садись-ка ко мне на спину! – приказал медведь-великан Тойпынаку.
Мальчик перекинул жеребёнка через плечо и вскарабкался с ним по лапе медведя, как по толстому кедру, на его чёрную спину.
Быстрее ветра побежал медведь. Деревья в тайге к земле клонились, птицы в стороны разлетались, барсы за буреломом прятались. Вихрем ворвался он в стойбище хана Ер-Боко.
– Выходи! – зарычал медведь и понёсся к ханскому аилу. – Выходи!
Волосы зашевелились на голове хана, чёрная баранья шапка на пол свалилась, сердце чуть не лопнуло, руки от страха задрожали.
– Выходи! – проревел медведь в третий раз и вошёл в аил.
Прямо посреди ханского аила, на утоптанном земляном полу был разведён большой костёр. Над костром на железной цепи висел медный котёл, для медведя приготовленный. Кинулся хан к костру, горящую головешку схватить хотел, чтобы медведя напугать, да не тут-то было! Медведь ринулся за ним. Семь раз вокруг костра хан обежал, а медведь всё ближе, ближе! Хан подпрыгнул, ухватился за железную цепь, повис на ней над костром и заплакал-запричитал:
– О-о-о, Тойпынак, смерть ли моя пришла? Спаси меня, сынок, уведи ты отсюда этого чёрно-белого зверя…
Спрыгнули Тойпынак с жеребёнком с медвежьей спины, медведю поклонились.
– Будь счастлив, мальчик, – сказал медведь и ушёл.
Отпустил Ер-Боко цепь, на землю упал, вскочил, баранью шапку нахлобучил, усы рукой пригладил, упёр руки в боки и на Тойпынака глядит. Смотрел, смотрел хан, глаза у него выпучились, усы поднялись. «Под худым седлом ходит добрый конь, в худой шубе растёт богатырь непобедимый», – подумал хан. Рука его к золотым ножнам потянулась, глаза кровью налились:
– Мне, могучему хану Ер-Боко, и тебе, убогому Тойпынаку, из одной чаши кумыс не пить, в одном стойбище не жить. Уходи туда, где на своём соловом[5] коне не бывал я никогда!
Выскочил из белого аила Тойпынак и, не оглядываясь, побежал к своему маленькому берестяному[6] шалашу. Жеребёнок, часто-часто перебирая ногами, постукивая копытцами, ни на шаг от него не отстал, ни на шаг вперёд не забежал.
Нашёл Тойпынак в шалаше ремённую узду для жеребёнка, в последний раз посмотрел на свой родной шалаш и пошел искать место, в котором Ер-Боко не бывал.
Едет Тойпынак на жеребёнке. Вдруг навстречу им сухой, как тростник, старичок Содойбаш на своём маленьком кауром коне:
– Куда путь держишь, Тойпынак-богатырь?
– Да какой из меня богатырь? Скачу на своём маленьком жеребёнке туда, где Ер-Боко не бывал никогда.
– Слыхал я о таком месте. Говорят, там овцы пасутся без хозяина, коровы ходят без пастуха, кони резвятся, не зная узды. Там белый шатёр поставлен тому, кто, других спасая, себя не жалел, кто ни зверю, ни человеку никогда не солгал, кто много работал, да мало спал. Иди, Тойпынак, куда жеребёнок пойдёт, и остановись там, где жеребёнок как вкопанный встанет.
Сказал – и нет его. Как сквозь землю провалился.
И опять они ехали семь дней, ни днём ни ночью не отдыхая. На восьмую ночь жеребёнок встал – не сдвинешь его, будто в землю врос. У ног Тойпынака прозрачный ручей с травой переговаривается, над его головой звёздные россыпи переливаются. Мальчик зачерпнул воды из ручья, сам напился, жеребёнка напоил, под чистым звёздным небом спать они легли.
А утром проснулся – сам себя не узнал. Вместо леса – белый шатёр. Вместо рваной рубахи на нём шуба, крытая красным шёлком, ноги обуты в красные кожаные сапоги. Смотрит на постель – та устлана серыми волчьими шкурами, подушки на ней из бобрового меха. На деревянном столе кушаний в золотой посуде видимо-невидимо.
Вышел Тойпынак из шатра и увидел золотую коновязь. У коновязи – переминается с ноги на ногу жеребёнок. Сбруя на нём обшита жемчугом, седло украшено серебряными бляшками.
Тойпынак огляделся кругом – повсюду белые отары овец, вся долина в них, будто белым снегом покрыта. На холмах пасутся коровьи стада, в горах щиплют траву табуны лошадей.
Тойпынак выпрямил спину, вскинул голову и издал орлиный клич. Приложил к губам маленький железный комус[7], и алтайская песня через все долины полетела.
Двухструнный топшур[8] взял – пастушья песня по холмам разлилась. Эту песню услыхали пастухи Ер-Боко, и мигом в чудесное стойбище прискакали. Увидели они стада, белый шатёр и жеребёнка в затканной жемчугом сбруе. Повернули коней, помчались обратно к своему стойбищу.
Как услышал Ер-Боко о Тойпынаке, забурлил от злости, как горная река. Спать на своей меховой постели перестал, стала она ему как раскалённый камень. Ни пить, ни есть не может, от зависти будто ухо коровье застряло в горле. Маялся, маялся да и решился – сел на своего коня и как буря, как вихрь помчался в стойбище Тойпынака. Увидел мальчика и заревел:
– У коровы хвост длинный, да только шерсть на нём короткая! Убогий Тойпынак хитростью добыл себе богатство, да не жить ему здесь! Завтра на восходе солнца мой лук покажет свою мощь, мои могучие руки силу свою испытают. Выходи, Тойпынак, на смертный бой! Твой шатёр сожгу, твой скот заколю, в котлах сварю, своим воинам на забаву. Мне, великому хану, и тебе, жалкому мальчишке Тойпынаку, на одной земле не жить!
Сказал и, не дожидаясь ответа, ускакал.
Тойпынак лука и стрел в руках отродясь не держал, воевать и подавно не учился. Горько заплакал пастушок-сирота.
И вдруг, будто откуда-то с неба, послышался тихий шёпот медведя-великана:
– Возьми, Тойпынак, свой бронзовый топор, свой стальной нож. Нарежь крепких гибких веток, согни их в тугие луки, стяни их звенящей тетивой. Заостри топориком стволы пихт – они будут нам копьями, наломай веток орешника – они будут нам стрелами.
Весь день и всю ночь работал Тойпынак. Смотрит на восток – вот уже и солнце медленно встаёт над алтайской землёй. Тут-то пастушок и увидал медведя-великана. Вместе с солнцем он на стойбище шёл.
Но шёл он не один. За ним следовали сурки в овечьих дохах, за сурками – барсуки в серых шапках, за барсуками – росомахи со щитами, за росомахами – семьдесят медведей с бронзовыми клинками.
Сурки взяли в лапы луки и стрелы, барсуки и росомахи вооружились копьями.
Как огненный бубен шамана, выкатилось на небо солнце. Вместе с солнцем выдвинулся к стойбищу Тойпынака Ер-Боко со своим грозным войском.
– Ложись! – приказал зверям медведь-великан.
Впереди залегли сурки-лучники, за сурками укрылись в высокой траве барсуки и росомахи, позади встали наготове семьдесят медведей.
Справа от них медведь-великан встал, слева – Тойпынак на жеребёнке.
Медведь-великан подождал, пока войско хана поближе подойдёт, да ка-а-ак рявкнет:
– Ичкери-и-и! Вперё-ё-ёд!
Приготовились алтайские звери. Вскочили на лапы, начали стрелы во врагов пускать, копьями через кольчуги их колоть. Ни один не промахивается!
– Ичкери! Вперёд! – приказал медведь.
Засвистели-зарычали-заревели алтайские звери, ринулись на ханское войско.
– Кайра! Назад, назад! – завизжал Ер-Боко.
Алтайские звери не отступали. Тогда Ер-Боко пришпорил коня и пустился наутёк, и за ним побежали его струсившие воины.
Куда исчез ханский аил, куда сгинули его сундуки с сокровищами, никто не знает. А уж на какой край земли сбежал Ер-Боко, где он смерть свою встретил или жив до сих пор – и подавно никто не скажет.
Но хорошо помнят на Алтае: в беде пастушку-сироте Тойпынаку помог медведь-великан. С той поры, память о нём храня, медведя на Алтае зовут дедушкой. Добрым словом поминают и старика Содойбаша, сухого, как тростник, и называют его праотцом алтайцев.
Семеро детей Ялакай
Когда ни ты, ни я ещё не родились, жила на Алтае Ялакай – чудо-зверь.