Агата, кажется, колеблется.
– В прошлом месяце на курорте было много туристов, – вздыхает она. – Свободных мест не осталось. В ноябре ведь дешевле, чем в декабре.
Алекс обдумывает это.
– Туристы, – произносит он. – Значит…
– Да, – подтверждает Агата. – Если это был турист, то его или ее, скорее всего, давно уже и след простыл.
– Его или ее? Значит, это могла быть и женщина?
– Не исключено.
Некоторое время оба молчат. Пока они едут, Алекс понимает, насколько скудно населена эта часть мира. Он никогда не видел ничего подобного.
Они проезжают через «городок», как называет его Агата, и останавливаются на небольшой заправке выпить кофе и воспользоваться туалетом. Судя по всему, в «городке» всего три или четыре дома. Алекс покупает плитку шоколада в синей обертке. К крепкому кофе ему нужно сладкое. Он пытается расплатиться на кассе картой, но Агата не позволяет и расплачивается своей.
Отъехав от заправки, они еще целый час не видят никакого жилья.
Но Агату такое долгое пребывание за баранкой, похоже, совершенно не утомляет, она привыкла к большим расстояниям и жуткой пустоте вокруг.
Убаюканный монотонным пейзажем из бесконечных деревьев и снега, снега и деревьев, Алекс постепенно погружается в дремоту.
Он открывает глаза, когда машина замедляет ход, и видит, что они приближаются к другому городу. Дорожный знак говорит, что это Коппе.
Город расположен внизу, в долине, окружен горами, и дорога идет под уклон.
Немногочисленные дома на окраине, за ними супермаркет, потом еще несколько невысоких зданий, в окнах которых в преддверии надвигающейся зимней ночи уже слабо мерцают огни, и затем, ниже города и за линией деревьев, Алекс мельком видит озеро Инари.
Это огромное застывшее пространство небытия.
Информационный щит сообщает, что в Коппе проживает четыреста человек, но большой отель на холме, мимо которого они проезжают, заставляет его предположить, что сейчас здесь людей гораздо больше.
– Вот мы и в Коппе, – говорит Агата. – Почти на краю света.
Алекс смотрит на точки, стремительно летящие вниз по одному из склонов, и понимает, что это лыжники. И тут на глаза попадается табличка, указывающая поворот к «Коппе-Лоджу» и туристическим домикам.
Что-то беспокоит Алекса. Что-то невнятное, ему самому еще не ясное, о чем он забыл спросить, поскольку устал и все еще потрясен.
В рассказе Агаты о пропаже его сестры что-то не вяжется.
Коппе, 1998 год
В следующий раз Кайя видит своего любовника, когда стоит за стойкой. Сегодня он сидит с друзьями за столиком как раз напротив. На самом деле он не из этого круга, но хорошо изображает свою принадлежность. Он пытается поймать взгляд Кайи, пока она обслуживает группу клиентов. В баре полно вездесущих застройщиков из Хельсинки. За последние пару месяцев эти люди приезжали сюда несколько раз. На данный момент они почти завсегдатаи, но до сих пор не знают имени Кайи и просто не замечают ее, когда она их обслуживает. Для них Кайя, как и все остальные местные жители, просто еще одни рабочие руки, пригодные для обслуживания множества туристов, которых эти люди, сами обитающие в дорогих квартирах в Хельсинки или на частных виллах на озерах в пригородах столицы, хотят привлечь в этот район.
Когда Кайя освобождается, любовник подходит к стойке с той стороны, куда обычно ставят грязные стаканы. Сегодня вечером он, можно сказать, заметно увеличил прибыль бара. Глаза у него стеклянные, улыбка кривая. Прошла почти неделя с тех пор, как Кайя заявилась к нему домой поговорить. Почти неделя с тех пор, как он в мороз выставил ее на порог, не позволив даже обсохнуть и согреться.
С тех пор Кайя думала о нем каждую секунду, но была уверена, что он-то выкинул ее из головы. Однако сейчас его мысли явно о ней. Кайя видит его пристальный жадный взгляд, когда она, наклонившись, закладывает стаканы в посудомоечную машину, и юбка сзади скользит вверх по бедрам.
Его жена в Риутуле ухаживает за больной матерью. Он надеется, что сегодня вечером Кайя пойдет с ним домой. Что позволит трахнуть ее, даже после того такого хамского обращения.
– Кайя, – шепчет он таким знакомым, таким шелковисто-ласкающим голосом. – Разве мы больше не друзья?
Женщина пожимает плечами. Она не настолько хорошая актриса, чтобы делать вид, будто забыла его пренебрежение. Пока еще больно. Ей всего двадцать два года, и некоторые раны тяжелее других.
– Кайя, булочка моя сладкая, – он смотрит щенячьими глазами, взглядом, который всегда так на нее действует, от которого она готова умолять, даже понимая, что между ними все плохо.
– Знаешь, – говорит он, – я тогда взбесился. Пойми, я ведь так переживаю. За тебя и за себя.
Ага, вроде как извиняется.
Или просто Кайя так сильно хочет верить ему, что счастлива обмануться.
– Знаю, – шепчет она. – Мне не следовало приходить к тебе домой.
Он качает головой, слегка грозит пальцем, затем подмигивает, поглаживая себя по подбородку.
– Ну, нельзя сказать, чтоб мне не нравилось, когда ты шалишь, – ухмыляется он.
Кайя чувствует, как вся тает внутри. Неужели тебе этого достаточно, упрекает она себя, когда он включает обаяние и показывает, что снова тебя хочет? Да, как ни горько это признать. Ей так нужно чувствовать себя желанной, что она простит почти все.
Нет, она не заставит его очень уж усердствовать. Просто будет ждать, что он проявит благородство и нежность. Захочет, чтобы он сказал правильные слова. Ведь нужно, чтобы между ними все было хорошо. Для того, что последует потом.
Кайя пойдет с ним после смены. Все равно муж всегда спит, когда она возвращается. Его день на ферме начинается среди ночи, а если и у нее в баре ночная смена, их пути почти не пересекаются, и он привык, что жена «работает» допоздна.
К тому же она всегда успевает смыть с тела запах любовника до того, как муж успеет его «вынюхать».
Да, она пойдет с этим мужчиной, который причиняет ей столько треволнений. Позволит ему раздеть себя и трахнуть, а потом, когда он, довольный, сытый, разомлеет в ее объятиях, спросит, не заметил ли он изменений в ее теле, не почувствовал ли уже разницы.
Его жена не может иметь детей.
Интересно, обрадуется ли он. Обрадуется ли возможности стать отцом.
Если да, то он защитит ее от мужа.
Защитит и ее, и своего ребенка.