Плавно переходим с пива на ацука́н – подогретое саке, и разговор сворачивает на тему кино. Выясняется, что «перегрузившая» намедни весь белый свет «Матрица-2» не нравится никому из присутствующих, кроме Мураками.
– А что? – смущённо и как-то по-детски улыбается он. – По-моему, забавная штука…
Зато «Андрей Рублев», подаренный мною на DVD ещё год назад, произвёл на него огромное впечатление.
– Очень здорово! Цудзуки-кун, ты не смотрел? Старый фильм Тарковского про мужика, который иконы писал. Посмотри обязательно, тебе понравится. Все эти долгие сцены без единой склейки… Просто с ума сойти.
Пьёт Мураками осторожно. Когда приносят третью бутылочку саке, мягко накрывает свою чашечку ладонью – дескать, мне уже хватит. Интересно, как он пьёт водку, думаю я. Ладно, в России проверим…
Возвращаемся на такси. Таксисты на Хоккайдо – отдельная песня. Благодаря нашему старенькому водителю мы узнаём, что последним японским писателем, посетившим Сахалин, был Исикава Такубоку. В начале ХХ века… Никто не знает, правда это или нет, но кругозор таксиста впечатляет. Попадись мне такой в Москве – точно бы дал чаевых. Здесь же – не принято.
В фойе гостиницы Юми-сан желает всем хороших снов.
– А я очень редко вижу сны, – вдруг признаётся Мураками. – Последний раз смотрел, наверное, месяца два назад…
Приехали, думаю я. Вот тебе и привет Карлу-Густаву Юнгу.
День 1: Хакодатэ – Южно-Сахалинск (30 июня)
ХРОНИКИ СУШЁНОЙ КАРАКАТИЦЫ:
В аэропорту Хакодатэ мы залезли в небольшой самолёт с пропеллерами. А уже через пару часов выбрались из него на лётное поле посреди огромной долины. Лёгкого напряжения, которое сразу охватывает за границей, не чувствуется совсем. Всё равно что прилетел в какой-нибудь провинциальный аэропортик своей страны.
Очень просторно. Страшно высокое небо. Меж бетонных плит аэродрома зеленеет пучками трава. Обычная летняя трава, какая растёт где угодно.
Кроме пассажиров нашего самолетика вокруг – ни души. «Какой вкусный воздух!» – думаю я. Словно и не уезжали с Хоккайдо.
Но уже в здании аэропорта появляются первые русские. Угрюмые пограничники с такими лицами, будто выпили на полдник по стаканчику желчи, проверяют у нас паспорта. На плакатах вокруг – сплошная кириллица. «Ну вот мы и в России», – наконец понимаю я. И лишь червячок в мозгу продолжает хихикать: «Да какой это Сахалин! Ты всё ещё на Хоккайдо…»
С аэропортом в Южном всё нормально. Уютно, здание обновили, сервис хороший. Таможня никого не трясет, не психует, все тихие и спокойные. Столичная терактофобия, похоже, воспринимается здесь как геморрой чужой планеты.
Выхожу «на волю» последним – и вижу: несмотря на усилия честной компании, совсем незамеченными нам в Россию приехать всё-таки не удалось. Миловидное создание женского пола уже стреляет у Мураками автограф, причём протягивает ему не что иное, как японский покетбук – кажется, «Пинбол».
– Так это вы нас встречаете? – спрашиваю я, озираясь в поисках принимающей нас стороны.
– Да! То есть нет! – щебечет двадцатилетняя муракаманка в потёртой джинсе. – Я студентка, японский учу. Я же была у вас на лекции в феврале, не помните? Вы ещё тогда обещали, что Мураками привезёте, я ждала, ждала…
– Вот, – говорю, – Мураками-сан. Люди вас тут на японском читают.
– Круто! – улыбается Мураками. – Я правда очень рад. Как зовут?
– Катюша! – радостно рапортует Катюша и продолжает щебетать по-японски на языке такой высоковольтной степени вежливости, точно её занесло на приём к Императору.
– А откуда вы узнали, что мы приедем?
– Из интернета! – говорит предательница Катюша и тычет пальчиком в меня.
Мураками, усмехаясь, расписывается – «Катюше от Харуки», и тут нас находит встречающая турфирма.
Я смотрю на этих людей – и мне сразу становится спокойнее.
Поясню: это у меня с детства. За все 60-е, 70-е и немножко 80-е, прожитые мною на острове, я привык к мысли: если за дело берутся сахалинские корейцы – дело получается. Именно сахалинские корейцы кормили нас свежими овощами со своих огородов и прочими разносолами, пока Москва плевала на обеспечение острова самой банальной едой. Когда очередные коровы, присланные с материка для планового разведения в грядущую пятилетку, упрямо всплывали по долинам вверх копытами после ежегодных тайфунов, мои сограждане кормились с корейского рынка. В этих казалось бы «людях без корней» всегда ощущалась какая-то внесистемная надёжность. Многие хотели вернуться в Корею. Их не пускали. То туда не пускали, то отсюда. А когда стали пускать, было поздно: жизнь слишком коротка, чтобы скакать по заграницам на старости лет.
К слову сказать, первые в жизни японские иероглифические словари я увидел в семье своего одноклассника Игоря Ли (позже закончил МФТИ с красным дипломом). Его родители, как и многие им подобные, работали среди русских, а по вечерам учили японский язык как альтернативу окружающему Совку. Слушали японские радиостанции, а кто антенну мог собрать – и телевизор самурайский смотрели. Правда, то было уже совсем редкое удовольствие: антенны то и дело вычисляло и отбирало, неизменно штрафуя, вездесущее Гэбэ. Именно у корейских друзей я научился есть палочками и впервые услышал редкую для «большой земли» японскую музыку. Так и менялись, помню, кассетами все 70-е – кому что нравилось: «Бони М» на «Бони Дзякс» или «Пинк Флойд» на Сакамото Рюити.
Вот почему, я считаю, особенно здорово, что с русским Сахалином Мураками знакомили именно местные корейцы. Пожалуй, весомей и убедительнее для японцев об этом не рассказал бы никто.
– А вашим гидом всю дорогу будет Им-сан! – представляют нам крепкого корейского старикана, который вдруг отвешивает классический восточный поклон и приветствует нас на вышколенно-вежливом, чуть ли не довоенном японском. И я понимаю, что перед нами – ходячая история Сахалина. На вид старикану лет под шестьдесят. А на поверку – вообще семьдесят два. Как выясняется по дороге в гостиницу, Им-сан родился в 1931 году, когда Южный Сахалин был частью префектуры Карафуто. Учился в школе с японскими детьми, а после 45-го, когда японцев выбили с острова,