Эйнштейн (улыбается). Поцелуй меня!
Маргарита не хочет его целовать.
Эйнштейн. Ты не представляешь, что со мной было. Взрываются две атомные бомбы, которые появились в Америке, потому что я написал Рузвельту письмо, по моей вине… начинается новая трагическая эра в истории человечества, а я в это время переживаю по поводу того, что какой-то капитан, который оказался полковником, в дешевой привокзальной гостинице снимает с тебя платье через голову. Эта картинка все время торчала перед моими глазами.
Маргарита. Альберт, ты никогда не замечаешь, во что я одета. Я уже года три ношу в основном брюки, а в поезде – всегда.
Эйнштейн. В том-то и дело – да, не замечаю.
Но тогда откуда вдруг влетела в меня дикая ревность? Ответ один: я старею, я теряю уверенность в себе как мужчина. Поэтому чувство ревности оказалось мощнее чувства моей вины…
Маргарита. Опять «чувство вины». В чем ты виноват? В чем?
Эйнштейн. В том, что я думал только о Гитлере… Надо было думать, что произойдет, если в Германии не сделают бомбу, а здесь сделают. Как и произошло на самом деле. Я должен был добиться, чтобы Соединенные Штаты приняли документ, в соответствии с которым они обязуются не применять атомное оружие, если таким оружием никто, кроме них, не обладает в мире. Но я этого не сделал. Я даже не заикнулся на этот счет. И теперь у Трумэна свободные руки!
Маргарита. Почему ты этого не сделал?
Эйнштейн. Потому что я действовал, как испуганный обыватель, а не как ученый. Я не знал точно, я лишь предполагал, что в Германии бомба уже делается. Я не имел права настаивать, чтобы здесь немедленно начались работы. Я обязан был рассмотреть все возможные варианты и опасности каждого варианта. Если бы я в свое время поступил так, как я сейчас говорю, атомной бомбы сегодня на свете не было. Хиросима и (смотрит на доску) Нагасаки были бы целы.
Маргарита. Когда в прошлом году стало точно известно, что у Гитлера бомбы нет и не будет, ты написал письмо Рузвельту, ты требовал немедленно остановить работу над бомбой. И что? И ничего!
Эйнштейн. Рузвельт уже был тяжело болен, я думаю, ему не прочитали мое письмо. А Трумэн наплевал на мое письмо.
Маргарита. Трумэн ладно… Я была свидетелем, как ты говорил с Оппенгеймером, ты считал, что он, как руководитель проекта, учитывая потенциальные опасности появления атомной бомбы, имеет право своей властью остановить работы. Он кричал: «Уже затрачено столько сил, столько таланта, столько денег… Через месяц намечены испытания!» Я считаю, Альберт, ты сделал все, что было в твоих силах. Твоя совесть чиста!
Эйнштейн (Маргарита хочет еще что-то сказать, но он резким движением руки пресекает ее). Моя совесть нечиста. Но говорить сейчас об этом не имеет смысла. Лучше поцелуй меня.
Маргарита. Принеси таз, я помою тебе голову.
Эйнштейн пытается обнять ее, она отстраняет его.
Маргарита. Принеси таз.
Эйнштейн отправляется за тазом.
Маргарита (вдогонку). Табуретку захвати!
Эйнштейн скрывается.
Маргарита опускается на стул, лицо ее становится озабоченным, тяжелым, она закрывает лицо руками и сидит с закрытым лицом, пока Эйнштейн не возвращается с зеленым тазом и табуреткой. Он ставит таз на табуретку.
Эйнштейн. Я собирался тебя встретить, приготовил резиновые сапоги, большой зонт (показывает рукой – у вешалки стоят сапоги, зонт), хотел уже вызвать такси – в это время позвонила твоя подруга…
Маргарита. Какая подруга?
Эйнштейн. Ну, жена Оппенгеймера.
Маргарита. Кэтрин?
Эйнштейн (кивает). Голос взволнованный, плачет, просит поговорить с Оппи – он в жутком состоянии, она боится, что он покончит с собой. Я сказал: «Сейчас не могу, должен поехать на станцию, встретить Маргариту». Она начала умолять – если не успею встретить, она тебе объяснит, почему так вышло, извинится перед тобой. Не дала положить трубку. Оказывается, Трумэн несколько дней назад устроил прием в Белом доме по случаю капитуляции Японии, по существу, в честь успешного применения нового оружия. Оппи, как отец бомбы, естественно, был приглашен.
Маргарита. Тебя не позвали?
Эйнштейн. Слава богу, что не позвали. Короче говоря, на этом празднике в честь атомной бомбы чуть ли не первому предоставили слово Оппенгеймеру. Оппи произнес мрачную речь. Фактически устроил скандал. Испортил праздник. Кричал на весь Белый дом: «Я проклинаю свой ум, я проклинаю мой мозг, которые это сделали! Надо не праздновать, а молиться, чтобы никогда ничего подобного не повторялось!» Помощник Трумэна хотел вызвать скорую: решили, что он сошел с ума. Кэтрин с трудом увела Роберта. Теперь он в тяжелом состоянии – с одной стороны, из-за того, что сделал бомбу, с другой – из-за того, что устроил скандал в Белом доме. Боится, что ему откажут в обещанном назначении на высокую должность. Он говорил непрерывно. Не давал слово вставить. Несколько раз повторил: «Я не хочу жить». Я боялся, что если прерву его, внезапно закончу разговор, он зайдет в другую комнату и застрелится. Это длилось больше часа. Я изнемог. Рухнул в кресло и уснул. Тут же явился этот мерзкий сон… Я обещал Кэтрин, что мы с тобой завтра поедем к ним. От тебя исходит покой сибирских лесов. Они будут рады. Ты себе не представляешь, как я был зол на тебя. Приготовил несколько гневных монологов. Я не понимал, как ты могла не приехать. Приехала – все забыл, все простил.
Маргарита принимает комплимент как должное.
Эйнштейн. Я обещал, что ты сваришь русский борщ, которым ты их угощала в прошлом году, когда они приезжали ко мне. Кэтрин пробовала сама приготовить твой борщ, у нее ничего не вышло…
Маргарита. Альберт, я не смогу поехать.
Эйнштейн (удивленно). Почему?
Маргарита. Я завтра утром должна вернуться в Нью-Йорк.
Эйнштейн. Ты что, приехала на одну ночь?
Маргарита. Да.
Эйнштейн. Что за ерунда! Ты никуда утром не уедешь! Почти месяц тебя не было, и ты приехала на одну ночь? Кто тебя ждет в Нью-Йорке?
Маргарита. Меня ждут дела, которые без меня не будут сделаны.