— Вашу мать, кажется, я не письма читаю, а РЕН-ТВ смотрю. Какие-то заговоры, заморские вредители, внутренние враги… Саня, дурак ты африканский, ты как на все это подписался?
Пушкин сидел на полу прямо напротив ростового зеркала и с обидой спрашивал у своего отражения.
— Неужели, поверил во всю эту чушь про славянское варварство и цивилизованный Запад? Как⁈ Ты глаза-то раскрой? Не китаец же, сможешь раскрыть…
Эти письма стали для него настоящим ударом — оглушающим, выбивающим землю из под ног. Вот он никак и не мог в себя прийти. Ведь, Пушкин, вокруг фигуры которого строилась чуть ли не вся классическая русская литературы, духовность и т.д. и т.п., оказался самым настоящим агентом влияния Запада.
— Скажи, облегчи душу, как на духу. Все-таки за деньги продался, по идейным соображениям или все вместе? Ты же, и такие, как ты, ведь все расшатаете к чертовой матери! Хаете, постоянно обливаете грязью и дерьмом, прямо заставляете поверить, что мы свиньи, а наше место в хлеву и колоды с помоями! Саня, мы же за эти сотни лет почти поверили в это — в свою ущербность, в свое варварство, свою косолапость. Понимаешь, ты это, черт тебя дери⁈
Среди русской аристократии издавна были популярны идеи об исконном варварстве русского мужика, его неспособности стать по-настоящему образованным, неготовности построить полноценную цивилизацию. Ведь, не придумано же, что кровь русских императоров чуть ли не на девяносто процентов немецкая, что весь состав первой российской академии наук был выходцами из немецких княжеств, что великого Ломоносова гнобили и гоняли, как сидорову козу, что веками вся русская аристократия прекрасно говорила по-французски и не могла два слова связать на русском языке! Значит, и Пушкин мог совершенно искренне проникнуться всеми этими идеями о Великом Порядке и Законе с Запада, о Варварстве Востока. Конечно, мог…
— Эх, Саня, Саня, что же вы за племя такое? — Александр горько вздохнул и потянулся за еще одним графином, что спрятался за ножкой кресла. Там, как ему показалось, оставалось еще немного водки. — У себя дома все вам не мило, а у соседа, значит, все хорошо, цветет и пахнет. Что же вы за ущербные такие? Жалобщики, предатели, тунеядцы… Не нравится, не по вам, знаете, как правильно, так делайте!
Глядя на отражение, Пушкин уже коснулся губами горлышка графина. Но рука дрогнула, пальцы разжались и графин выпал, облив штаны и рубаху водкой.
— Что же вы не показываете, как надо? Вы же, б…ь, элита, аристократия духа! Что сидите, жрете да тр…сь⁈ Показывайте дорогу, идите по ней сами! Где, вашу мать, пример⁈ Аристократия… ублюдочная… Вас же почти полтора миллиона дворян, тысячи и тысячи ухарей, что ненавидят свое и мечтают о чужом крае. Так, подняли задницы и вперед, действовать! Вперед, строить рай на земле! Так нет же — сидите…
Его уже трясло от злости, от желания действия. Осознание своей собственной виновности жгло так, что и каленому железу не сравнится. Ведь, и его вины много.
— Б…ь, еще Сталина последними словами кляли, — тут в Александре «проснулось» его советское прошлое, его уже почти забытые мысли о социализме и коммунизме, о самом передовом государстве мира — Союзе Советских Социалистических Республик. — Он-то не скулил, не плакался, не плевался ядом. Виссарионыч шел и делал. Если надо брал в руки револьвер, нож. Не ссался и срался от ответственности, не боялся встать и сказать, что и как нужно делать. А эти? Только лялякать и могут… Эх, Саня, Саня…
Обида на нынешнего самого себя стала просто нестерпимой, едва давая дышать. В какой-то момент он ясно понял, что подошел к черте, границе. Перед ней простиралось его нынешнее болото, где все остается прежним, где он барахтается, зашибает деньгу, мирно и сытно живет с супругой и детками, словом, по полной наслаждается своей жизнью великого русского поэта. За чертой же начиналась самая настоящая терра инкогнита, грозящая всем чем угодно, но только не спокойствием. Там его могла ждать смерть, новая ссылка, бесчестье, разорение, и много другого неприятного, опасного и страшного. Но, шагнув за черту, Александр мог честно себе признаться, что не остался в стороне, что ответил за свои слова.
Не помня себе от бешенства, он подошел к комоду и, схватив пистолет, поднес его к виску. Резко выдохнув воздух, медленно потянул за спусковой крючок.
Раздался громкий щелчок и… ничего не произошло. Похоже, порох отсырел.
Пушкин выдохнул и осторожно положил пистолет обратно.
— Ну, Саня? Сбежать хотел?
Пошатываясь, встал на ноги и с вызовом уставился на отражение в зеркале.
— А готов попытаться все исправить или только балаболить мастак?
Как и ожидалось, ответа от отражения он не дождался. Однако, что-то он все же он там увидел такое, что помогло ему решиться.
— Хорошо, Санек, хорошо. Попробуем надрать зад и французику, и его хозяину с туманного Альбиона.
Его взгляд скользнул к секретеру и остановился на деревянном футляре из красного дерева, где в углублениях лежала пара дуэльных пистолетов.
— Но, сначала поговорю… Кто знает, сколько здесь этих рыцарей розы и креста… Вдруг, пуль на всех не хватит.
* * *
Петербург, бывший дворец князя Волконского, резиденция французского посла в Российской империи барона Проспера де Барант
Сказать, что де Барант удивился приходу Пушкина, ничего не сказать. В первые мгновение, как в зал вошел слуга и доложил о приходе поэта и его желании встретиться, он даже не сразу нашел, что ответить. Сидел и хлопал глазами.
— Что? Господин Пушкин? Александр Сергеевич Пушкин? Брат-магистр, как же это так? — французский посол вопросительно посмотрел в сторону гостя в темной плаще и черной дорожной маске на лице. — Пушкин совсем ополоумел? Не понимает, что ему будет за предательство?
Граф Сассекский, один из полновластных магистров масонского ордена Розы и Креста, покачал головой. Видно, что тоже в недоумении.
— Поговаривают, что после той дуэли у него что-то случилось с памятью, — задумчиво проговорил магистр. — Может он просто забыл некоторые вещи? Если это так, то мы могли поспешить с наказанием. Можно было начать все с начала, и такая фигура на шахматной доске нам бы очень пригодилась. Брат-рыцарь, зови его, и постарайся все вызнать. Я же буду тут