Иногда хочется через ближайшую тысячу лет «чистилища» заглянуть в следующую тысячу лет, которую как «рай» нам обещают неомарксисты. Это – эра «труда», и «только» труда, как формулируют строго и нетерпеливо они. Итак, биллионы четвертей картофеля, «своими руками» выкопанного, съедены; но в то время как они перевариваются в желудке, о чем же будут говорить или думать обладатели этих желудков? Т. е. с «искрой», увлечением, «румянцем» на щеках говорить? Со «счастьем» думать? Как только кто-либо так заговорил бы или подумал, тем самым он и отменил бы закон экономизма как высший, подпал бы иной норме бытия и, в сущности, глубочайшим образом потряс бы весь «райский» строй. Всякая живая тема – это уже новая жизнь, струйка иной жизни, просочившаяся в экономический строй, и, как «ртуть», пущенная «по воде», она прорвала бы плотину желудочно-ручного благополучия. А вне этой мысли? Без таких «тем»? – действительно только усталые и действительно сытые только… Неужели люди были бы счастливее теперь в тундрах около вертящегося шамана, чем в Аравии бедуины, чем спутники Чингисхана, века вспоминавшие «минутку» своих походов и побед? Итак, никакого плюса перед прежним и настоящим тут не содержится, – и совершенно непонятно, марксисты вовсе не могут объяснить, почему именно мы должны втягиваться в эру не отвергаемых и ими мук, чтобы вступить… в то же и даже меньшее, чем то, что мы имеем теперь?
В августовской книжке марксистского «Нового Слова» за 1897 г. высказан следующий взгляд на значение или, точней, на незначительность всяких идей в истории; заметим, что статья полемическая, и отсюда проистекает форма вопроса в рассуждениях автора: «Почему это представляется всем, будто высшее образование обладает какой-то специфической способностью претворять культуру?.. Да и наконец, что такое вся интеллигенция, как не простое и послушное орудие в руках крупных денежных магнатов?» (отд. II, с. 144). Капитализм как начало, господствующее над идеями; люди науки и вообще мысли как простые рабы денежных людей – мысль эта пронизывает все страницы действительно «нового» в нашей литературе «слова»; к этой же подчиненной роли около капитала сводится и государство, это же рабство уготовывается и рабочему: в статье г. Туган-Барановского «Народники крепостной эпохи» разбирается, и насмешливо, попытка в царствование императора Николая I улучшить положение рабочих на фабриках: именно – установить, чтобы они не оставлялись ночью и не спали около машин на фабрике. «Тем дело и кончилось, – говорит автор, – Мейендорф был так осторожен, что не более 20 фабрикантов, и то по возможности, т. е. насколько сами захотели, исполнили Высочайшую волю» (отд. I, с. 85). Конечно, все это молодой теоретизм, юные сорадования «науке», но ведь и от них можно потребовать оглянуться, каково же, в самом деле, при ночлеге около станка рабочему приниматься за работу без всякого предварительного свободного движения поутру, хотя бы пока он перебегает через двор? Ведь если «ad majorem gloriam Dei»[185], то и то не было позволительно, то ad majorem gloriam Marksi…[186] Да и какой же это «божок» и сколько ребячества во всей этой вчера выросшей «науке»?
Неомарксисты не заметили, что лишь некоторые узкоопределенные циклы идей действительно поддаются и подчиняются капиталистическому настроению ли, владычеству ли: именно, все логические идеи – в тесном смысле «наука»; и вовсе не поддаются ему идеи жизненные, которых логического происхождения мы не можем ни проследить, ни доказать. Шотландская философия, т. е. очень идеалистическая, в лице Адама Смита послужила капитализму; ему послужили, т. е. послужили вообще торжеству и расширению экономических идей, гегельянцы Лассаль и Маркс; даже, как это ни печально, наши «народники» родили из себя гг. Бельтова, Струве, Туган-Барановского, и это показывает только, как мало жизненности и много бедной книжности было в нашем «народничестве». Но вот, однако же, южные сектанты… Вы скажете – это «невежество», которое капитализм преобразует через «школу», – и тогда я спрошу вас об итальянском Ренессансе: не Рафаэль и Микель Анджело послужили купечеству Медичисов, но, именно и напротив, «купечество» Козимо и Лоренцо Медичи было ковром, который стлался под ноги и в ногах этих выразителей эстетического взгляда на мир, т. е. опять жизненной, а не логической идеи. Вы скажете – это минута, порыв и их переборет время, – и тогда я укажу вам на еврейство: искони торговое, оно внутри себя, т. е. где оно трансцендентно-религиозно, не сложилось даже и до сих пор капиталистически. Еврейство поставило банк и капитал около европейской, т. е. для него внешней, цивилизации и, очевидно, могло поставить потому и тогда, когда эта цивилизация стала иссякать в трансцендентных своих основаниях. Вот факты – крайне разнообразные, но которые говорят об одном. Карфагеняне изобрели вексель, финикяне – алфавит и всемирную для того времени торговлю; и снова оба эти народа с интенсивной, религиозной культурой, какова бы и в чем бы она ни состояла по содержанию, не сложились капиталистически. Но вам хочется «ума», и я укажу на пифагорейцев: в союзе этих философов, но которые самую философию понимали жизненно и ей подчинили быт и политику, мы так же мало можем представить восторжествовавшими надо всем капиталистические отношения, как и у наших бедных закопавшихся в землю сектантов. Экономизм как доминирующая норма есть действительно смерть: он действительно просачивается внутрь только уже опустошенного от всяких мистических струек организма. «Экономический» строй, семья как содружество работника и работницы, государство как содружество экономических же групп и все «экономическое» в тенденции и основаниях – «наука», печать, публицистика – это ничего более как минерализовавшееся общество, которое имеет форму и перестало дышать, потеряло «дыхание жизни» – употреблю библейский термин.
Таким образом, – вот вторая граница, кроме географической, в том, что бытие человеческое не исчерпывается логической стороной и что та – другая и темная в нем сторона, ни природы, ни происхождения которой мы не знаем, но которой присутствие ясно в себе чувствуем, – выходит из норм экономизма и всегда и безусловно его подчиняет себе. Какие трудности преодолели Ромео и