Но никакой стрелы. Внизу стояла точка. И все.
В шалаше – три разбитые бутылки и пустые жестянки из-под консервов.
«Здесь, видимо, и находилась цель, – подумала Вероника. – Кто-то ел. Съестное, должно быть, припасли заранее».
В этот миг она заметила, что неподалеку, у берега небольшой округлой, словно раковина, бухточки, помещавшейся между скалами, покачивается моторная лодка.
Почти одновременно она услышала два голоса – мужской и женский, приближавшиеся со стороны деревни.
С того места, где находилась Вероника, ей не сразу удалось разглядеть пожилого мужчину, тащившего с полдюжины мешков с провизией – пирогами, сушеными овощами и прочим. Поставив их на землю, он спросил:
– Стало быть, хорошо съездили, госпожа Онорина?
– Прекрасно.
– А куда ж вы ездили?
– В Париж, куда ж еще! Меня не было целую неделю… Кое-что вот купила для хозяина.
– Небось довольны, что вернулись?
– Еще бы!
– Смотрите, госпожа Онорина, ваша лодка на том же месте. Я навещал ее каждый день. А сегодня утром снял брезент. Ну как, ходит она ничего?
– Отлично.
– Да, моряк из вас что надо. Ну кто бы мог подумать, госпожа Онорина, что вы научитесь управляться с моторкой?
– Это все война. Молодежь с острова разъехалась, остальные ловят рыбу. И потом, до войны-то раз в две недели к нам заходил пароход, а теперь и этого нет. Вот и приходится самой ездить за покупками.
– А как с керосином?
– У нас есть еще запас. Тут все в порядке.
– Ну ладно, счастливо. Я пошел, госпожа Онорина. Или помочь вам погрузить?
– Не стоит, вы же спешите.
– Ну счастливо, значит, пошел я, – повторил мужчина. – До следующего раза, госпожа Онорина. Я приготовлю пакеты заранее. – Отойдя на несколько шагов, он крикнул: – Поосторожней там у рифов, что окружают ваш чертов островок! Не зря у него такая слава. Просто так островом Тридцати Гробов его бы не назвали! Удачи, госпожа Онорина!
Он свернул за скалу и скрылся из виду.
Вероника вздрогнула. Тридцать гробов! Те же слова, что она прочла рядом с ужасным рисунком!
Вероника подалась вперед. Женщина подошла к лодке, погрузила в нее принесенную ею самой провизию и обернулась.
Теперь Вероника смогла толком ее разглядеть. На женщине были бретонский костюм и чепец, подвязанный черными бархатными лентами.
– Чепец как на рисунке, – пролепетала Вероника. – Как у трех распятых женщин!
Бретонке было лет сорок. Ее волевое, обожженное солнцем и морозом лицо было скуластым и грубым, однако его оживляли большие черные глаза, умные и добрые. На шее у женщины висела массивная золотая цепь. Грудь плотно облегал бархатный корсаж.
Женщина один за другим подносила пакеты, складывала их в лодку, для чего ей приходилось становиться коленями на камень, к которому та была причалена, и тихонько что-то напевала. Закончив погрузку, она взглянула на горизонт, затянутый черными тучами; это ее нисколько не обескуражило. Она принялась отвязывать швартов, продолжая напевать, но уже громче, так что Вероника разобрала слова. С улыбкой, которая обнажала красивые белые зубы, женщина пела протяжную детскую колыбельную:
Мама девочку качала,
Ей тихонько напевала:
«Ты не плачь, моя родная, –
Огорчится Всеблагая.
Ей нужней всего на свете,
Чтобы радовались дети.
Помолись же, ангел мой,
Приснодеве Всеблагой».
Женщина внезапно умолкла: перед ней стояла Вероника с искаженным бледным лицом.
Бретонка удивилась:
– Что такое?
Дрожащим голосом Вероника заговорила:
– Кто вас научил этой песне? Откуда вы ее знаете? Ее пела мне матушка. Это песня ее родины, Савойи. Я никогда ее больше не слышала после… после ее смерти. Я… Мне хотелось…
Вероника замолчала. Бретонка молча разглядывала ее с таким удивленным выражением, словно готова была вот-вот тоже о чем-то спросить.
Вероника повторила:
– Кто вас ей научил?
– Да кто-то здешний… – ответила наконец та, которую называли госпожой Онориной.
– Здешний?
– Да, кто-то с нашего острова.
Начиная что-то понимать, Вероника спросила:
– С острова Тридцати Гробов?
– Да, его тут так называют. На самом деле это остров Сарек.
Некоторое время женщины продолжали смотреть друг на друга. В их взглядах было недоверие, смешанное с сильным желанием поговорить и объясниться. Обе одновременно почувствовали, что они не враги.
Вероника начала первая:
– Прошу меня извинить, но, понимаете, со мной происходит нечто очень странное…
Бретонка ободрительно кивнула, и Вероника продолжила:
– Странное и вызывающее тревогу. Знаете, как я очутилась на этой отмели? Пожалуй, мне нужно вам все рассказать. Быть может, только вы и сумеете мне объяснить… Ну так вот, случайность, незначительная случайность… а ведь, в сущности, с нее-то все и началось… привела меня впервые в жизни в Бретань, где на двери старой заброшенной хижины, стоящей при дороге, я увидела свою подпись – так я расписывалась лет четырнадцать-пятнадцать назад, когда была молоденькой девушкой. Продолжая свой путь, я много раз натыкалась на подобную надпись, которая была снабжена порядковым номером, и таким вот образом попала сюда, на отмель, оказавшуюся конечной точкой маршрута, начертанного для меня не знаю кем.
– Так где-то здесь есть ваша подпись? – с живостью осведомилась Онорина. – И где же?
– На этом камне над нами, у входа в шалаш.
– Отсюда мне не видно. А что там за буквы?
– Вэ, дэ, э.
Бретонка едва удержала удивленный жест. На ее худом лице выразилось глубокое волнение, и она тихо проговорила:
– Вероника… Вероника д’Эржемон.
– Ах, так вы знаете мое имя? – воскликнула молодая женщина.
Онорина схватила ее за обе руки и крепко их пожала. Ее грубое лицо осветилось улыбкой, глаза наполнились слезами, она не переставая твердила:
– Мадемуазель Вероника… Госпожа Вероника – так это вы? Господи, неужто это возможно? Благая Дева Мария!
Сконфуженная Вероника бормотала:
– Вам известно мое имя… Вы знаете, кто я… Но тогда вы, вероятно, можете мне все объяснить?
После долгого молчания Онорина ответила:
– Ничего я не могу объяснить. Я понимаю не больше вашего. Но мы можем попытаться найти ответ вместе. Скажите-ка, как называлась та деревня в Бретани?
– Фауэт.
– Фауэт? Знаю. А где находится заброшенная хижина?
– В двух километрах оттуда.
– Вы в нее заглядывали?
– Да, и это-то самое страшное. В этой лачуге был…
– Говорите же! Кто там был?
– Сначала там был труп старика в деревенской одежде, с длинными седыми волосами и бородой… Ах, никогда я не забуду этого мертвеца! Его, кажется, убили… отравили… не знаю…
Онорина слушала жадно, однако весть о преступлении явно ни о чем ей не говорила. Она просто спросила:
– Кто это был? Расследование проводили?
– Когда я вернулась в хижину с властями из Фауэта, труп исчез.
– Исчез? И кто ж его забрал?
– Понятия не имею.
– Выходит, вы так ничего и не узнали?
– Ничего. Но когда я была в хижине в первый раз, я нашла там рисунок… Я его порвала, однако кошмарные воспоминания о нем не покидают меня. Мне их никак не прогнать. Послушайте, на этом листке бумаги было что-то вроде копии со старинного рисунка, на котором изображено нечто ужасное – четыре распятые женщины. И одна из них – я, там написано мое имя! А у других на голове чепцы, похожие на ваш.
Онорина всплеснула руками и громко воскликнула:
– Что?! Четыре распятые женщины?!
– Да, и там упоминалось о тридцати гробах, то есть о вашем острове.
Бретонка прикрыла ей рот ладонью:
– Молчите! Молчите! Об этом говорить нельзя. Нет, нет, ни в коем случае! Бывают дела от дьявола, говорить о них – святотатство! Давайте помолчим об этом. Потом, может через год, будет видно. Потом… потом…
Онорину всю трясло от ужаса, который охватил ее, подобно буре, клонящей долу деревья и крушащей