Еще у него написано слово «НАВОЗ» на экране телевизора губной помадой. Он, когда насмотрится телевизора, – звереет. «Большой разлив беспробудной нравственности», – так он говорит. И матерится. Как будто орет в лесу. Я знаю, поорать в лесу сильно хочется после дивных интеллигентных художественных дебатов.
– Врывается мужик на скотный двор в костюме из новой стопроцентной шерсти, в «саламандре», – Герой Соцтруда, – кричит: «Дайте вдохнуть чистого, я с собственного юбилея убег!..» А вот при коммунизме люди будут жить где хотят и есть что хотят. Я буду жить в Толедо. А есть буду волованы с телятиной… Невский весь испортили. Каждое лето прокладывают фановую трубу.
Если Писатель Пе умрет, я умру тоже. Но я умру раньше, он изведет меня своим брюзжанием.
– А помнишь ли ты, как звали ту немку, которая в нашего Пашу Сливуху втюрилась?
– Эльзе. А почему ты спрашиваешь?
– Хорошо, что ты помнишь, а я забывать стал. Ты правда помнишь? А эти негодяи не верят. Я написал рассказ, так одна свинья с лебяжьей шеей подходит и говорит ласково: «Не верю». Другая сволочь бородой трясет, тоже не верит. Я ему сказал, что он утюг – свинячье корыто. Он нервы распустил и за сердце хватается… Знаешь, Аврора своего Ардальона бросила – другой у нее. Любит она замуж ходить. Это поиски счастья или сексуальная расторможенность?
Писатель Пе брюзжал, ворчал и матерился. Я даже подумывал: может, его под душ затолкать? Он, как помоет голову, становится умнее и спокойнее, даже интеллигентнее – ему мытая голова идет.
Я на губе сидел. Комендант гарнизона, мой бывший командир взвода, посадил меня на сутки на губу, он часто меня сажал за расхристанный вид. А его ординарец, мой дружок Васька, забирал меня с гауптвахты якобы полы мыть. Я возлежал в комендантском кабинете на широкой лавке. Мы травили баланду о будущей нашей шикарной жизни и вкусно ели – Васька умел вкусную жратву добыть или сам готовил. Он даже пироги умел печь.
Тут прибегает парень от шлагбаума, мы стояли в поселке под городом Альтштрелец, и говорит нам, утирая пот со лба, что какая-то немка рвется в расположение – еще минутка, и сломает шлагбаум.
– Вы только послушайте ее! Сдохнете.
Мы побежали – Васька дал мне ремень, их у него было штук шесть, и обмотки у него были.
На въезде в поселок у шлагбаума стояла девушка, хорошенькая, насупленная и круглоглазая, похожая на совенка. Она сказала: «Гутен таг» – и прочитала по слогам, глядя в бумажку:
– Па-шу Пе-ре-ве-со-ва. Ферштейн? – и уставилась на меня в упор и закипятила по-немецки: «Дер хер дас в глас…» – ну, все в таком роде.
Я ей галантно:
– Мадемуазель.
Она еще пуще кипит – даже ногой дрыгнула.
– Их бин нихт мадемуазель, их бин фройлейн. – И снова глянула в бумажку. – Я Па-ши-на дев-ка. Ферштейн? – И снова уставилась в глаза сердито, но на этот раз Ваське. – Шпрехен зи дойч?
– Ком битте нах комендатюр, – сказал Васька, побледнев. – Зер гут. – Васька улыбнулся всеми веснушками, веснушек у него было много, отчего и кличку он получил – Заляпанный.
Девушка пошла с нами бесстрашно, она все еще дулась на нас за нашу бестолковость, незнание немецкого языка и Перевесова Паши. А он, этот Перевесов, и есть наш Сливуха. Мы под следствием всем взводом, а тут приходит такая резвушка, рвется в расположение и заявляет: «Я Пашина девка». Тут не губой пахнет… Нам и без нее дисциплинарное подразделение высвечивается в перспективе… А Васька ей этаким страусом: «Зер гут. Битте шон…»
Расквартировали бригаду под Альтштрелецем в поселке то ли подземного порохового завода, то ли подземных пороховых складов – ветка железной дороги уходит под землю в туннель, а там вода. И всюду разбросаны ящики с бездымным порохом. Но местность красивая. Обширный холм – можно сказать, гора, и лес на ней ухоженный, свежий. По камням козы скачут – козочки…
В ротах пошло учение. Боевая подготовка. Строевая подготовка. Изучение материальной части: ППС – пистолет-пулемет Симонова, рожковый. Рожок-обойма заряжается тридцатью пятью унифицированными патронами, калибр 7,62.
На боевую подготовку взводы ходят кто в лесок, кто в поле. Учимся воевать. Оказывается, всю дорогу мы воевали неправильно.
Бегаем в атаку. На бегу начинаем играть в футбол – можно кружкой, можно пилоткой, предварительно набитой портянками и зашитой, – конечно, надо ее вывернуть. На строгий окрик командира взвода простодушно отвечаем вопросом:
– А что?
У молодых лейтенантов, прибывших к нам командирами, накапливаются амбиции большой карающей силы и дальнодействия.
– Опять на гауптвахту?
– Товарищ лейтенант, на гауптвахте процветает пьянство и позорная азартная игра в очко.
– Товарищ лейтенант, именно там мы и портимся.
Я сказал Писателю Пе:
– Надо сбивать футбольную команду. В разведке нам петля.
– Ротную? – спросил он.
– Кому нужна ротная? Надо сбивать бригадную. Станем играть на первенство корпуса, армии и всей группы войск.
Мысль была прекрасной. Командиры ее поддержали – благословили. Нашлись футболисты-разрядники, даже играющий тренер. Начались тренировки с целью отбора. В других бригадах, корпусах и приданных им подразделениях идея футбола прошла, как огонь по верхушкам деревьев. В футбол ринулись все, кто так и не научился застегивать верхнюю пуговицу гимнастерки. Но не всех отобрали. Нас с Писателем Пе взяли в команду запасными только как инициаторов движения. Играющий тренер сказал: «Начнете со ста приседаний, доведете до тысячи. Ясно?» Нам было ясно.
Но нужны были бутсы. Много пар бутс.
Нашлись сапожники – в армии все есть. А товар?
Мы вспомнили о громадном количестве в Германии портфелей. В рейхе было чудовищное количество бумаг, чтобы эти бумаги перетаскивать с места на место, требовалось много портфелей. А теперь портфели валялись. В каждом городе был черный рынок, там мы их и наторговали. Но дальнейшее снабжение футбольных команд бутсами шло, конечно, централизованным образом.
Обув футбольную команду, сапожники обули самих себя, но, поскольку ни один сапожник не любит застегивать верхнюю пуговицу, в роты им возвращаться не захотелось, и принялись они за пошив сапожек из плащ-палаток, которые так шли женщинам. Я думаю, эти плащ-палаточные сапожки и породили заросли женских сапог, произрастающие сейчас в странах с умеренным климатом.
В корпусе мы выиграли легко. На нас снова смотрели как на героев.
Мы выиграли в армии. Нам дали отдельный одноэтажный домик для жилья, каждому часы-штамповку и бочонок пива. Мы выпили пиво, повесили в нашем домике стрелковую мишень на стену и принялись попадать в десятку наградными часами. Штамповка – часы неуважаемые – это нас оскорбляло. Потом мы начали петь «Шумел камыш». Когда у нас уже начало получаться в ритме марша, к окну нашего домишки подошел начальник строевой части майор Рубцов. Послушал немного, даже подпел, как мне кажется, и скомандовал:
– Встать! Ко мне через окно шагом марш. В одну шеренгу становись. Равняйсь. На-аправо! Бегом марш.
Мы эти команды выполнили, как нам казалось, безукоризненно.
Мы пахли пивом. Майор легко бежал рядом.
Подбежали к озеру. Озер вокруг этого Альтштрелеца много. Может, немцы теперь их осушили, борясь за урожаи картофеля, а тогда было много. Остановились у кромки воды – бег на месте.
– В озеро бегом марш! – скомандовал майор.
Забежали. Стоим по горло в воде. Низкорослые пытаются плавать.
Майор снова командует:
– Отставить плавать. В воде на месте бегом марш!
Хмель из нас быстро вышел. От пива хмель неупористый. Стали зубы стучать – озноб и кашель. Но самое отвратительное – это разочарование в людях. Негодяи, которые встречали нас криками ликования и аплодисментами, сейчас столпились на берегу озера и ржали – даже обезьяны не смеются над своими страдающими собратьями, а эти ржут.
Команду не расформировали: всех футболистов послали обратно в роты, тренировки в свободное от занятий время – в бригаде появился офицер-физрук. Штангист! Он сделал пересмотр запасным игрокам. Нам с Писателем Пе он порекомендовал заняться индивидуальными видами спорта.
– Если хотите, могу с вами заняться тяжелой атлетикой. Тренировка первая – приседания. Посадите товарища себе на плечи и присядьте с ним на плечах сто раз.
К тому же футболисты теперь ходили с застегнутой верхней пуговицей.
Вот тогда и случилось у нас ЧП.
Лейтенант, новый командир нашего