Ознакомительный фрагмент
увидел впереди слабо освещённый пятачок — сестринский пост. Обычный стол, заваленный бумагами, старый дисковый телефон, настольная лампа под зелёным абажуром и… женщина в белом халате.Она сидела спиной ко мне и, кажется, читала журнал, лениво перелистывая страницы. Фигура у неё была грузная, волосы неопределённого блондинистого цвета стянуты в неряшливый пучок.
Я постарался пройти мимо максимально тихо, почти на цыпочках, но пол подвёл — одна из рассохшихся досок, скрытых полотном линолеума, предательски скрипнула под моим тапком. Женщина вздрогнула и резко обернулась.
Лицо у неё оказалось под стать фигуре — одутловатое, с мешками под глазами и выражением вселенской усталости и раздражения. Маленькие глазки недовольно впились в меня.
— Пациент! Вы куда? — голос у неё был скрипучий, прокуренный и совершенно недружелюбный. — А ну живо в палату!
Я остановился, медленно повернулся к ней. Попытался изобразить на лице самое дружелюбное выражение, на какое был способен в данный момент.
— Доброго утра, — сказал я как можно мягче. — Прогуляться решил, воздухом подышать, перекурить. Засиделся немного.
Сестра хмыкнула и отложила журнал, на обложке которого красовалась разукрашенная полуголая девица с неестественно большими губами и бюстом.
— Воздухом? Перекурить? — переспросила она с откровенной издевкой. — Сейчас лекарства разносить будут. Потом завтрак. Потом обход. Никаких прогулок. Марш в палату, говорю! Совсем уже обнаглели, ходят тут, как у себя дома. Мне вот интересно, почему кофе опять такой паршивый привезли? Третий раз уже прошу нормальный заказать, а им хоть бы хны. И сахар вечно заканчивается не вовремя.
Она говорила это так, будто я был виноват в её кофейных проблемах и нехватке сахара. Я подавил вздох. Спорить с такой, судя по всему, бесполезно. Но и возвращаться в палату-клетку не хотелось.
— Лекарства, завтрак… — задумчиво протянул я. — А потом? Что потом?
— А потом будет обход врачей, больной! — отрезала она таким тоном, будто это объясняло вообще всё.
И снова взялась за журнал, давая понять, что разговор окончен.
Но я не собирался так просто сдаваться. Нужно было выиграть время, получить хоть какую-то информацию. Я шагнул ближе к посту, опёрся рукой о край стола, наклонился к медсестре и понизил голос до заговорщицкого шёпота, добавив в него немного игривой наглости:
— Послушайте… э-э-э… как вас? — я сделал вид, что ищу глазами бейджик, которого, естественно, не было. — А скажите честно, от чего лечить-то будут? А то, знаете ли… мой богатырь сегодня утром рвался в бой так, что я уж подумал — совершенно здоров! Готов к труду и обороне, так сказать. Может, и зря меня тут держат?
Я подмигнул ей. Сестра оторвалась от журнала, смерила меня презрительным взглядом с головы до ног, но на лице её не дрогнул ни один мускул. Да и усталость с раздражением никуда не делись.
— Ай… — протянула она без тени улыбки. — Все бы тебе шуточки шутить… Вы бы, пациент, халат-то распахнули да посмотрели на себя в зеркало. Вон висит.
Я хотел было уже возмутиться, что не висит, а как стойкий оловянный солдатик… Но медицинская сестра махнула рукой в сторону стены за моей спиной, где обнаружилось большое прямоугольное зеркало в потемневшей раме.
Моё сердце ёкнуло — что-то в её тоне заставило меня насторожиться.
Я повернулся к зеркалу. Секунду помедлил, собираясь с духом. Потом решительно рванул ворот надетого на меня больничного халата, как матрос тельняшку на груди.
И замер.
Прямо посередине моей груди, от ключиц и почти до самого живота, тянулся длинный, уродливый шов. Грубые чёрные стежки, похожие на скобы, стягивали края раны. Кожа вокруг была воспалённой, а сам шов густо измазан чем-то ярко-зелёным — вероятно, банальной зелёнкой.
Выглядело это жутко. Свежо. Болезненно.
— Вот видите, герой-любовник? — донёсся сзади равнодушный голос сестры, в котором не было ни сочувствия, ни злорадства — только сухая констатация факта. — Рановато вашему богатырю ещё в бой рваться. Операция по шунтированию сердца прошла успешно. Но надо ещё подлечиться. Поваляться. Так что марш в палату, и никаких перекуров.
Слова ударили по мне, как обухом по голове. Шум в ушах. Мир качнулся.
— Шунтированию? — эхом повторил я, не узнавая собственного голоса.
При взгляде на страшный шрам пустота в голове разрослась, будто решила поглотить меня целиком. Операция на сердце? Это объясняло больницу. Но не объясняло всего остального. Кто я? Что со мной случилось? И почему я ничего, абсолютно ничего не помню?
— Шунтированию, — уже спокойно и почти дружелюбно подтвердила мне медсестра. — Операция такая, из задницы вырезают кусок вены и в сердце вставляют. Пока рановато вам ещё бродить по коридорам, на перекуры бегать и «богатырём» своим трясти перед медперсоналом. Быстренько в палату, больной. А не то…
Шунтирование — это очень серьёзная операция. Новость эхом отдавалось у меня в голове, пока я плёлся обратно в палату. Ноги двигались сами собой, ватные, непослушные.
«Из задницы вырезают кусок вены и в сердце вставляют»…
Чудесно. Просто восхитительно. Начало новой жизни, не иначе. Или конец старой? Чёрт его знает.
Голова гудела, а под рёбрами — там, где теперь красовался этот франкенштейновский шов, — начало неприятно тянуть. Сестра что-то бурчала мне вслед, но я уже не слушал.