– Нет, – произнес доктор Фелл. – Но продолжайте.
– Погодите минутку, – встрял Кент. – Здесь есть кое-что более чем странное. Род был худой, но крепкий, как железный прут. Убийца должен быть очень проворным и очень могучим, чтобы вот так бесшумно покончить с ним, или же кто-то слышал звуки борьбы?
– Это не обязательно. Никаких признаков борьбы обнаружено не было. Однако у него на затылке оказался большой синяк от удара, который едва не проломил ему череп. Возможно, след остался от резного орнамента в изножье кровати – вы ведь знакомы с подобной мебелью, – о которое он ударился, когда упал. Или же это убийца оглушил его тем же предметом, которым позже разбил ему лицо.
– Так, значит, вы арестовали этого Беллоуза?
Хэдли был раздражен. Теперь он вышагивал, с маниакальной точностью следуя узору на ковре.
– Но не по обвинению в убийстве. Формально – за незаконное проникновение в дом, – отозвался он резко. – Разумеется, он подозреваемый. Прежде всего, в комнате найдены его отпечатки пальцев, рядом с выключателем, хотя он не помнит, чтобы входил в эту комнату, и готов поклясться, что не входил. Во-вторых, он единственный, кто мог бы совершить убийство. Он был пьян, возможно, его одолевала тоска из-за утраты дома, – может быть, он нечаянно забрел туда, и тут его охватило бешенство…
Стойте! – прервал самого себя Хэдли, предвидя возражения. – Я и сам вижу все пробелы, и я сам на них укажу. Если он убил свою жертву в полночь, а затем вышел и заснул на диване в коридоре, куда подевался тупой и тяжелый предмет? И еще: ни на нем самом, ни на его одежде не оказалось следов крови. Наконец, так уж случилось, что у него частично парализована левая рука (одна из причин, по которой он никогда в жизни не работал), и доктор твердо заявляет, что он не смог бы никого задушить. Опьянение – тоже неубедительное объяснение. Если у него и имелся на кого-нибудь зуб, так на сэра Гайлса Гэя. Вряд ли он вот так вошел бы (с заранее обдуманным преступным намерением, прихватив с собой оружие) и напал на совершенно незнакомого человека, не производя при этом ни малейшего шума. Я также признаю, что никто в деревне, где он пьянствует уже столько лет, никогда не замечал в нем злобы или мстительности, как бы сильно он ни надирался. Вот и все наши факты.
Впрочем, есть еще и его собственное заявление, которое состоит в основном из чепухи. Он пришел в себя только на следующий день и даже в камере, похоже, не до конца понимал, что происходит. Когда он изложил свою версию в первый раз, инспектор Таннер решил, что подозреваемый еще не протрезвел, и даже не удосужился ничего записать, однако Беллоуз повторил то же самое, когда окончательно пришел в себя, и с тех пор так и твердит одно и то же. По его словам, хотя судите сами…
Открыв свой портфель, Хэдли вынул из стопки отпечатанных на машинке листов один и пробежал пальцем по строчкам.
– «Помню, как сидел в Веселой Поросли, пришел туда, когда паб закрылся, еще помню, что выпил почти все, что с собой было. Понятия не имею, сколько времени я там провел. В какой-то момент мне показалось, что кто-то со мной заговорил, но, возможно, это мне почудилось. Последнее, что помню отчетливо: сижу среди растительности на одной из железных скамеек. А следующее, что запомнил: я снова в „Четырех дверях“, на диване в коридоре верхнего этажа.
Не могу объяснить, как туда попал, но мне вовсе не показалось странным, что я там. Я подумал: „Приветики, я дома“, и больше ничего. Поскольку я уже сидел на диване и двигаться мне вовсе не хотелось, я решил: лягу-ка спать.
Нет, заснул я вроде не сразу. Пока лежал, кое-что видел; то есть мне кажется, я огляделся по сторонам и увидел. Коридор заливал яркий лунный свет, там в торце окно на южную сторону, и луна висела высоко. Даже не знаю, как я заметил его краем глаза, но я увидел его на повороте коридора, рядом с дверью „синей комнаты“.
Я бы описал его как мужчину среднего роста и телосложения, в униформе, какую носят служащие больших отелей, вроде „Королевского багрянца“ или „Королевского пурпура“. Такая темно-синяя униформа, длинный сюртук и пуговицы, то ли серебряные, то ли медные, насчет цвета в лунном свете я не уверен. Кажется, на обшлагах была полоска, темно-красная. И у него в руках было что-то вроде подноса, и поначалу он стоял на углу коридора и не двигался».
«Вопрос: Можете описать его лицо?
Ответ: Лица я не разглядел, потому что там, где должны быть глаза, лежала густая тень или вообще зияла какая-то черная дыра.
Затем он двинулся по коридору, прошел мимо меня, и я уже не видел его. И по его походке я тоже угадал бы в нем служащего гостиницы.
В.: Куда он направлялся?
О.: Я не знаю.
В.: Разве вас не удивило, что гостиничный служащий с каким-то подносом разгуливает по коридору посреди ночи?
О.: Нет. Насколько помню, я вообще об этом не задумался. Я лег на бок и заснул, по крайней мере, больше ничего не помню. И кстати, у него был с собой не кухонный поднос, скорее такой маленький подносик для визитных карточек».
Отчего, – прокомментировал Хэдли, шлепая отпечатанным листком по столу, – все становится еще более абсурдным. Поднос для визитных карточек, видите ли! Пропади все пропадом, Фелл! Это либо белая горячка, либо пророчество, либо правда. Поднос для чего? Чтобы принести на нем орудие убийства? Я не утверждаю, что этот Беллоуз виновен, я даже уверен, но это только между нами, что как раз наоборот. Однако, если он говорит искренне и если этот гостиничный служащий не померещился ему, хотя там с тем же успехом могла проползти змея с медными пуговицами, что это нам дает?
– Что ж, я вам скажу, – скромно отозвался доктор Фелл. Он указал своей тростью с набалдашником из слоновой кости на Хэдли и поглядел вдоль нее, словно это было дуло винтовки. – Этот ваш пьянчуга, как вы помните, способен перечислить все выставленные в витрине предметы, взглянув на них лишь единожды. Стоит побеседовать с Ричи Беллоузом, который сейчас без дела прозябает в