Дома было тихо. Елена сидела на лавке, вдев ногу в ремень люльки, качала Митьку. Очеп, прогибаясь, голосисто поскрипывал.
– Тише. – Елена предостерегающе подняла палец. – Заснул.
Митька чмокал губами и сжимал у подбородка пухлые кулачки. Постояв над ним, Максим сел на лавку спиной к печке, стал ждать, что скажет Елена.
– Лучка-то у бурят живет. – Елена перестала зыбать люльку.
– Знаю.
– Бросил нас или что?
– Вот про это не скажу…
– От него всякой всячины жди… Паразитина! – Она вдруг всхлипнула, но, глянув на Митьку, зажала рот ладонью, замолчала, на ее ресницах медленно набухали слезы.
– Ничего, все перемелется…
– Скажи, Максим, что я ему плохого сделала? Чем его не удоволила?
– Разбирались бы сами… – Очень не хотелось Максиму оказаться втянутым в семейную склоку: когда муж с женой не поладили, постороннему ни за что не понять, кто прав, кто виноват, а зачни разбираться, тебе же перепадет с той и с другой стороны.
– Ить ему одно добро делала! – Лицо Елены стало злым. – Ить в одной шинелишке взяла его!
– А ушел он в чем – в борчатке, крытой сукном?
Не поняла Елена его, не услышала язвительности в словах.
– Не крытая, черненая борчатка.
– Так тебе Лучку жалко или борчатку? – спросил он.
– Я не к тому вовсе, – чуть смешалась она, сообразив-таки, какой глупый разговор выходит. – Что мне шуба? Все из-за брата его, из-за Федоски долговязого. Тот с ума спятил, на бурятке жениться вздумал, а мой ему потакает.
– Да тебе-то какая печаль – пусть женится хоть на бабе-яге.
– Согласная с тобой, согласная. Женись, но в дом некрещеную не тяни, не заставляй меня жить под одной крышей.
– Ты думаешь, есть разница между крещеными и некрещеными.
– Да ты что, Максим!..
– Про Адама и Еву слышала небось? Ты знаешь, оба они, прародители наши, Адам и его Ева, были некрещеными.
– Зачем мне знать про это! Причем тут Адам и Ева, когда дом мой! Пусть Федос свой строит и ведет хоть черта самого.
– Твой дом, твоя шуба… – Максим покрутил головой. – Э-эх, Елена! Я-то считал, что Лучка подороже твоего дома со всем его барахлом!
– Ты за него не восставай!
– Не восстаю. Хочу тебе только сказать, что ты не тем козыряешь. Все еще задаешься, что батька твой богатым был. Кончилось время богатых, Елена. Это одно. Другое, твоей заслуги совсем нет в том, что батька богатым был.
– Спасибо, Максим. Помог бабьему горю. Век не забуду. – Елена поджала полные красивые губы, лицо ее стало темнее тучи.
– Помни, помни… Но лучше бы тебе не это помнить, а то, что не первый раз Лучка уходит от тебя. Забыла, как уговаривала на заимке?
– Тогда другое дело было!
– Другое, – согласился, – но если подумать – то же самое.
Максиму хотелось есть, под ложечкой тупо посасывало, а конца разговора не было видно, и он все больше раздражался, наконец спросил со злостью:
– От меня-то ты чего хочешь?
– В улус надо ехать.
– Ну и поезжай!
– He могу я одна. Как я поеду туда! – Елена опять всхлипнула и заплакала, ее лицо стало некрасивым, каким-то рыхлым, расплывшимся.
Максим развел руками. Что за народ эти бабы! Всегда у них слезы на колесах, где умом не возьмет, слезами принудит. Лучка тоже хорош. Пьянствует, поди, в улусе, а ты тут майся с его половиной. Ехать за ним, а в город? Да и что за ним ездить, не удавится – явится.
– Ты, Елена, сырость не разводи. Не могу я сейчас ехать, мне в город надо. Вот вернусь…
– Его же из колхоза выключат. Был сегодня Белозеров Стиха, сказывал, выключим, потому как не работает, а коней и все другое, что мы сдали, говорит, не вернем.
Максим мысленно обругал и Елену, и Лучку. Нашли время цапаться-царапаться. Белозеров и без того косо смотрит на Лучку, а тут… Как нарочно, себе во вред делает: то гулял, то вот сбежал. Придется за ним ехать. Елену Лучка не послушает, станет куражиться.
– Видишь, ты какая… Битый час несла всякую околесицу, а главного не сказала… Суши свои слезы. Завтра поедем. Только из улуса я прямиком – в город. Иди собирайся. Утром сбегаю к Рымареву, отпрошусь – и тронемся.
Намеченная поездка чуть было не сорвалась. Рымарев не хотел отпускать Максима. Сначала говорил, что вот-вот будет общее собрание, а когда Максим сказал, что к собранию успеет вернуться, он стал жаловаться на нехватку рабочих рук, наконец сознался, что без согласования с Белозеровым решить этот вопрос не может. Но Белозеров вчера сам поехал в город кое-что закупить для колхоза, вернется примерно через неделю. Максима рассердила не столько задержка с поездкой, сколько увиливание Рымарева от прямого, честного ответа. На работу, на собрание ссылается, а сам…
– Ты все с ним согласовываешь?
– Разумеется.
– И когда на обед идти, и когда по неотложной надобности!
– Товарищ Родионов! – Гладкое, чисто выбритое лицо Рымарева покрылось пятнами. – Как вам не стыдно, Максим Назарович!
В председательский кабинет зашли за распоряжениями бригадиры, и Рымарев, не желая ругаться при них с Максимом, сказал, что он может ехать. С обидой сказал.
Выехали на легкой кошевке. Железные подреза легко скользили по белой степи. В лучах утреннего солнца розовели сугробы; невдалеке огненно-рыжая лиса безбоязненно наблюдала за повозкой, подняв острую мордочку и разостлав по снегу пышный хвост. Елена, закутанная в необъятную доху, молчала, должно, сердилась за вчерашнее. Максим был даже рад, что она не досаждает разговорами. Когда кругом белая скатерть степи и ходкой, легкой рысью идет лошадь, совсем не хочется говорить о всяких глупостях, вроде тех, что выкладывала вчера Елена, а сегодня – Рымарев. У того и у другой глаза завешаны. Елене мешает взглянуть на свет открытыми глазами отцовская выучка, Рымареву – боязнь сделать что-то не так. Поймут ли они когда-нибудь, что жизнь сейчас – как эта чистая, неисчерченная дорогами степь, пиши свой след, не заботясь о том, как и где ездили до тебя, только держи прямой путь и не пугайся снежных заносов…
Далеко в степь вдвинулась гряда оглаженных ветрами сопок, у их подножья вольно, без всякого порядка стояли низенькие, черные от старости, с ветхими крышами домики улуса, за ними, на взгорье, блестели окнами огромные по сравнению с домиками строения.
От улуса навстречу кошевке с лаем бросились собаки, вслед за ними – ребятишки, одетые в долгополые шубы и островерхие бараньи шапки. Максим натянул вожжи.
– Здорово, мужики!
– Сайн байна! – вразнобой ответили ребятишки.
Припоминая немногое из того,