Мы забрали рукопись и поблагодарили даму с панбархатным голосом за плодотворное посредничество. Видимо, мы не были в этот момент образцом учтивости, так как дама на прощанье веско заметила, что, по мнению уважаемого критика Платушина, Гоголь и Щедрин писали лучше.
В журнале «Нептун» мы заранее предупредили заведующего отделом прозы, что технологический процесс распиловки бревен нами показан недостаточно подробно.
Заведующий казался безобидным, как пресс-папье, и благожелательным, как добрая фея из сказок Перро. Его улыбка была похожа на банан. Он сказал, что его журнал очень нуждается в Ильфах и Петровых, и, приласкав нас, отпустил.
Через два с половиной месяца мы читали рецензию критика Рубакина, который, став критиком, погубил в себе потенциальный талант отличного закройщика. Он требовал кроить, обрезать, пришивать куски. Он настаивал на замене трех отрицательных персонажей шестью положительными. Конец рецензии был оптимистичным: Рубакин считал, что осуществить перекройку мы не сможем, а ему за нас это делать некогда. Кроме того, он заключил, что Ильф и Петров писали лучше.
Провожая нас до дверей, безобидный пресс-папье внушал: «Со второй своей работой, молодые люди, приходите к нам, и только к нам!» Мы обещали, что сделаем его, и только его издателем нашего собрания сочинений, и ушли, солнцем палимы. Перспектива вновь встретиться с пресс-папье нас вдохновляла не больше, чем несоленая продельная каша диетического больного.
Через три месяца нас оценили. Рукопись прочитал член редколлегии журнала «Весна» поэт-лирик Сапожков. Он встретил нас, как Некрасов Достоевского, написавшего «Бедных людей». Он гладил нас по плечам, жал руки и даже вытер платочком три прозрачные слезинки, покатившиеся по упитанным щечкам. Мы были растроганы.
– Молодые мои друзья, – сказал поэт, когда обрел наконец душевное равновесие, – я не в силах описать вам то наслаждение, которое я и моя супруга Анна Алексеевна получили от вашей книги. У вас талант, друзья мои. Талант! Я не хочу сказать, что он равен таланту Майкова или Фета, но талант налицо. Не зарывайте его в землю, друзья мои! Ни в коем случае не бросайте писать. Ни в коем случае! До свиданья, мои молодые друзья.
Мы пообещали не бросать писать и спросили, в каком номере журнала будет напечатан наш роман. Холеное лицо нашего первого поклонника стало грустным и озабоченным, а глаза обратились к невидимой луне.
– Увы, мои молодые коллеги, ваш роман не будет напечатан в нашем журнале. У нас – другой профиль. Однако я благодарю случай, который доставил мне удовольствие познакомиться с вами. До свиданья, друзья мои. Если у вас будут трудности в жизни – читайте мои стихи.
Свою издательскую одиссею мы завершили попыткой проникнуть на страницы журнала «Современность». Критик Дугин в связи с болезнью желчного пузыря изучал рукопись почти полгода, после чего обратился к нам со следующим отеческим напутствием:
– Вы описали бюрократов, бездельников и казнокрадов. А кого вы им противопоставили? Десяток комсомольцев и пяток опытных товарищей. Этого мало. Нужно было мобилизовать против бюрократов широкие слои положительных масс. К тому же незачем поднимать вопрос об излишних звеньях. Они уже ликвидированы соответствующими постановлениями правительства. И самое главное, – голос Дугина дрогнул от ужаса, – вы пытаетесь смеяться! Это вы можете делать на вечеринке, но не на страницах нашего печатного органа. Не смейтесь зря. Прибегайте к смеху только в случае крайней необходимости! Извините, я спешу.
Позавчера, после свидания с Дугиным, мы дали роману уже известное вам заглавие, поставили на титульном листе большой крест, и… кстати, вы, как руководитель журнала, не хотели бы почитать наш роман?
Нижний попутчик смешался.
– Видите ли, – сказал он, прокашлявшись, – профиль нашего журнала…
Воскресшая традиция
Если кожа на лице покрывается беспорядочной сеткой морщин; если шевелюра, редея, отступает под натиском аванпостов надвигающейся лысины; если утром вместо бодрой зарядки производится массаж ноющей поясницы; если живот в своем неудержимом росте раздвигает узкие рамки брюк, заставляя менять ремень на подтяжки, – это значит, что мужчине исполнилось, или скоро исполнится, пятьдесят лет.
Эти приметы как нельзя лучше подходили Василию Ивановичу Гамову, управляющему строительным трестом. Недавно ему пошел шестой десяток, и никогда Василий Иванович не ставил на исходящей бумаге печать столь же ясную, какую годы оставили на его лице и фигуре.
Прежде чем начать рассказ, необходимо сообщить, что у Василия Ивановича, как это и положено всякому уважающему человечество мужчине, была семья. Лет тридцать назад молодой десятник-строитель Вася Гамов сумел доказать счетоводу Наташе Вихровой, что его любовь к ней ни с чем не сравнима. Правда, Петя Соловьев доказывал то же самое, но делал это без должного пафоса, и через некоторое время на вопрос, как ее фамилия, Наташа, почти никогда не ошибаясь, отвечала: «Гамова».
Несмотря на то что через год-два Василий Иванович уже без труда подбирал сравнения для своей любви к молодой жене, семейный союз оказался счастливым. По мере роста супружеского стажа росла семья, и к описываемому времени она включала в себя двух сыновей, поразительно напоминавших десятника Васю Гамова, и младшую двадцатилетнюю дочь, как две капли воды похожую на счетовода Наташу Вихрову.
Когда дочь родилась, Наталье Петровне было тридцать лет. Следовательно, теперь ей… Пощадим, однако, женское самолюбие и не будем подводить итог. Скажем только, что она моложе мужа на несколько месяцев, и эти месяцы, столь значительные при сравнении младенцев, не помогут определить разницу в возрасте пожилых людей.
Тридцать лет, среди которых было немало бурных, прошлись по Наталье Петровне своими равнодушными граблями. Она осталась милой, веселой и симпатичной, но морщины, седые волосы и другие попутчики бегущего куда-то времени лучше всякого метрического свидетельства говорили о том, что Наталье Петровне… скажем прямо, пятьдесят лет.
* * *
Дело началось с того, что Галина Войкова, техник производственного отдела, была вызвана к управляющему.
– Что это такое, товарищ Войкова? – Василий Иванович ткнул пальцем в лежащую перед ним сводку.
– Это цифра, Василий Иванович, цифра два, – разъяснила Галина, пожимая плечами.
– Благодарю вас. Эта цифра довольно точно определяет, какую оценку вам нужно поставить за вашу работу. О чем вы думаете в рабочее время?
Здесь Василий Иванович взглянул на Галину и встретился с глазами такой поразительной голубизны, что у него перехватило дух. Он раньше никогда не замечал, что у Войковой такие красивые глаза. Да и вся она, смущенная, растерянная, была очень хороша.
– Гм… ладно, идите. И смотрите, не делайте более ошибок… Галина.
С этого началось.
Утром следующего дня Наталья