«Жизнь свою герцог Альберт прожил, как подобает человеку его высокого сана. Он был щедр и весел. Проезжая по улицам города, он разбрасывал кошельки и шутки, чем вызывал восторг подданных, а потом запускал руки в их карманы и под одежды молодых простолюдинок, чем вызывал некоторую озабоченность пострадавших купцов и мужей. Когда война кончалась победой, герцог выставлял на дворцовой площади бочки с вином и повелевал три дня веселиться; когда же войско его бывало бито, он запирался во дворце и три дня дул вино в одиночку. На четвертый день он рассылал гонцов, и те пригоняли в столицу балаганных скоморохов и плясунов, дабы они своим искусством поднимали упавший дух подданных. Ибо герцог Альберт понимал, что, когда простолюдин смеется, он забывает про свое пустое брюхо, находя в смехе забвение, а мрачный простолюдин, отвыкший улыбаться, помышляет об измене. Поэтому герцог не любил вассалов, лица которых отражали несварение желудка, и, наоборот, жаловал землей и деньгами неунывающих весельчаков, понимающих толк в битве, вине, женщинах и шутке.
Любимцем герцога был Тощий Жак, молодой шут, сопровождавший его во всех походах. Язык шута был острым, как клинок дамасской стали, с которым герцог никогда не расставался, ибо этим клинком разрубил на две равные части его прадеда нечестивый мусульманин, проткнутый за сей поступок пикой и пожаренный на оном вертеле, как куропатка. Когда герцог пировал, Тощий Жак стоял за его спиной, и его шутки были лучшей приправой к блюдам, в обилии поглощаемым за столом.
Герцог говорил шуту:
– Хочешь, сделаю тебя бароном?
Тощий Жак притворно пугался:
– Сохрани тебя Бог! Потеряешь и меня, и баронов!
– Почему? – спрашивал герцог.
– А потому, что они лопнут от злости, а я – от смеха!
– Может, назначить тебя главным хранителем сокровищ? – смеялся герцог.
Тощий Жак приходил в ужас:
– Не губи, государь! После твоих казначеев в сокровищнице нечего делать и мышам!
– Но чем же тебя наградить, мой верный шут? – спрашивал герцог.
– Разреши смеяться всегда, везде и над всеми!
– Да будет так! – решил герцог.
И Тощий Жак смеялся.
Особенно доставалось от него чванливому барону Альфонсу, потомку вторгшихся во время оно из какого-то горного края[18], в одной славной битве раненному стрелой пониже спины и потерявшему половину мякоти, без которой сидеть было до крайности неудобно и даже мучительно. С той битвы на лице барона словно застыла простокваша, и Тощий Жак изводил его насмешками, кои принимались герцогом с большим одобрением, ибо барона Альфонса он не любил и не верил ему[19].
Если у барона не было аппетита, Тощий Жак уговаривал:
– Обглодай задний окорок, барон, авось и у тебя отрастет задняя!
Если барон ел и пил за двоих, Тощий Жак подкрадывался к нему с портновским метром в руках и делал вид, что измеряет злополучное место, корча при этом самые забавные рожи. Или, кивая на жену барона, предлагал:
– Давай меняться: я тебе свою половину, а ты мне – свою!
Барон вытаскивал меч и клялся изрубить шута на куски, а Тощий Жак прятался за широкую спину герцога и кричал:
– Спасите! Он покушается на мой кусок, которого ему не хватает!
И тут же спрашивал:
– Отгадайте загадку: один барон и девять баранов – сколько всего будет баранов?
Герцог хохотал до слез и повелел вышить на костюме шута предмет его насмешек над взбешенным бароном Альфонсом.
С тех пор Тощего Жака возненавидели все бароны.
Государева шута в народе любили. Сопровождаемый веселой толпой, он расхаживал по городу, вмешивался в споры, поднимал на смех купцов и не оставлял без поцелуя ни одну пригожую девицу. В суде он донимал старого рогоносца, который застал молодую жену в объятиях юного кузнеца, и теперь требовал от любовника возмещения убытков.
– Когда у тебя не хватает сил тащить сундук, берешь ли ты слугу? – спрашивал рогоносца Тощий Жак.
– Беру, – отвечал тот.
– И платишь ему за работу?
– Конечно. Какой же дурак будет даром работать?
– Вы слышали, сеньоры? – торжествовал Тощий Жак. – У него не хватило сил побаловать жену, и благодетель-кузнец пришел ему на помощь. Кто же кому должен платить за вспаханную ниву?
И развеселившийся судья взыскал с рогоносца два дуката в пользу кузнеца.
С тех пор Тощего Жака возненавидели все рогоносцы.
Однажды богатый ростовщик приволок к герцогу Альберту понурого должника.
– Государь, – сказал ростовщик, – этот человек отдал мне долг, но не выплатил проценты. По закону я хочу забрать его виноградник.
– Молю о милосердии, государь! – возопил должник, падая на колени. – Как только виноград созреет, я продам его и расплачусь!
– Что скажешь, Тощий Жак? – спросил герцог.
– Ответь на такой вопрос, – обратился шут к ростовщику. – Ты остриг овцу, но шерсти на камзол тебе не хватило. Убьешь ли ты ее за это?
– Зачем? – удивился ростовщик. – Подожду, пока не вырастет новая шерсть, и остригу еще раз.
– Он сам дал тебе ответ, государь! – воскликнул Тощий Жак.
– Правильно, – засмеялся герцог. – Жди, пока у твоего должника не отрастет новая шерсть!
С тех пор Тощего Жака возненавидели все ростовщики.
В другой раз богатые купцы пожаловались, что простолюдины поют про них неприличные песни, которые сочиняет государев шут.
– Мы не хотим больше слышать этих оскорбительных песен, – потребовали купцы. – Из-за них народ теряет к нам почтение.
– Отвечай, – нахмурясь, сказал герцог шуту.
– Можно запретить морю шуметь? – спросил купцов Тощий Жак.
– Конечно нельзя, – согласились купцы.
– Но шум моря можно не слушать, – воскликнул Тощий Жак. – Для этого следует заткнуть уши воском!
Герцог засмеялся и захлопал в ладоши, а жалобщики удалились ни с чем.
С тех пор Тощего Жака возненавидели все купцы.
А народ смеялся, и притчи о проделках Тощего Жака передавались из уст в уста.
Но вот перед большим сражением бароны предали своего герцога и увели войска. Герцог храбро дрался и трижды менял коня, но погиб в неравной сече. А изменники-бароны заключили мир с врагом и начали свару: кому садиться на престол.
Как часто бывает в таких случаях, выбор пал не на самого достойного, а на самого хитроумного. Барон Альфонс одним соперникам льстил, других подкупал, про третьих распускал дурные слухи, четвертых пугал, натравливал одних на других и в результате благополучно оседлал опустевший престол.
Но едва успели выбравшие нового герцога провозгласить в его честь здравицу, как полетели их