– Григорий Антоныч, – взмолился зампред, – излагайте, и как можно короче!
– Про Монтеня? У него…
– К делу, к делу!
Кажется, разогрет он хорошо, можно приступать. И я действительно коротко и сжато изложил суть Мишкиного дела. Зампред по ходу моего рассказа что-то записывал, кивнул:
– А почему ко мне пришли вы, а не ваш друг?
– А вы бы его обворожили улыбками, обещаниями и выставили, как это сделал Худяков. Со мной же, как вы небось догадались, такие штуки не пройдут. Честно ответил?
– Честно. – Зампред нажал кнопку переговорного устройства. – Соедините с Худяковым… Две недели назад у вас был Гурин с Беломорской – по поводу освобождающейся третьей комнаты… Ну? Почему не приняли документы?.. A-а, тот самый учитель… Хотите быть роялистом больше, чем сам король?.. Нет, отвечайте прямо: почему не приняли? Право на дополнительную площадь у его семьи имеется?.. А сын, доктор наук?.. Старые замашки, товарищ Худяков, не в ту сторону перестраиваетесь!.. Да, вызывайте Гурина и готовьте документы на ближайшую депутатскую комиссию. И учтите, без волокиты!
Зампред положил трубку.
– Разговор слышали, Григорий Антоныч?
– Слышал и одобряю.
– Тогда и у меня просьба: вашу руку – и до свиданья, с коллегами я все-таки хочу поговорить без вас.
– Тогда до завтра, что ли?
– Как до завтра? – опешил зампред.
– Проверить надо, как выполняются указания.
– Позвоните, вот номер.
– А красавица соединит?
– Соединит, я скажу.
Из автомата я позвонил Мишке, велел ему, задрав штаны, бежать с документами к Худякову и держать себя нагло. После чего, по-молодому взбрыкивая и трубя про себя: «Помирать нам рановато», поспешил к Птичке.
В квартире было прибрано, Наташа мыла на кухне посуду, и я, присев у Птичкиной постели, начал рассказывать, как валял ваньку в исполкоме. Начал – и остановился: Птичка молча смотрела на меня, кивала, но явно не слушала; как говорят в таких случаях, мысли ее были далеко.
– Гриша, – с усилием сказала она, – об исполкоме потом. У меня был Алексей Фомич… То, что говорил Медведев… Словом, это правда: и навытяжку Алексей Фомич стоял, и погоны с него Лыков грозился сорвать за заступничество… и Андрюшку допрашивал Лыков.
Захар Лыков
Когда Господь Бог сверкнет напоследок зелеными глазами и предъявит роду людскому свой счет, на Птичку Он сделает здоровую скидку.
Теоретически Монтень подковал меня неплохо, и я усвоил, что во гневе никаких серьезных дел затевать нельзя. Но то теоретически, а вчера вечером, переполненный недобрыми чувствами, я рванулся было к Лыкову, и если бы не Птичка, которая допрыгала до двери и застыла на пороге, как распятая мадонна, вполне могло случиться, что нахулиганил бы я с непредсказуемыми последствиями. Задержала меня Птичка, утихомирила, а наутро, трезво обсудив со мной предстоящий разговор, благословила, и я потопал к Лыкову. Почему сразу к Лыкову, а не к Алексею Фомичу? А потому, что его Птичка велела не беспокоить: никаких новых подробностей он не добавит, поскольку вся тогдашняя беседа с Лыковым продолжалась не больше минуты, и от одного воспоминания об этой унизительной минуте старика трясло, нельзя больше подвергать его подобным испытаниям, может и не выдержать.
Прежде чем открыть дверь, Лыков долго разглядывал меня в глазок, прикидывая, наверное, с какими намерениями явился к нему этот не слишком доброжелательно настроенный человек. Удовлетворившись безмятежным выражением моего лица, Лыков загремел цепочками и затворами и, не приглашая пройти, спросил глазами: «Ну, какого дьявола?» Я же, наоборот, сердечнейше ухватил и пожал ему руку и, плевать на приглашение, прошествовал из коридора в гостиную, где уселся в удобнейшее кожаное кресло. До крайности недовольный моим вторжением, Лыков пошел следом и в упор спросил:
– Чего надо? Ишь, расселся!
– Хорошее кресло, – похвалил я, – будто утопаешь в роскоши. У Алексея Фомича такого нет, хотя мог бы, как некоторые, вывезти из Германии. Так ни хрена он и не вывез, кроме осколков… Не квартира у тебя, а музей, по полтиннику за вход брать можешь!
У Лыкова я как почтальон раза два-три бывал в прихожей и на кухне, дальше он меня не пускал, и меня поразило несоответствие между хозяином квартиры и ее обстановкой. Несмотря на высшее образование, Лыков в общем и целом был обыкновенный лапоть, ни ума, ни культуры институт ему не прибавил. И выглядел он на фоне своей квартиры не хозяином, а задрипанным полотером, который сейчас надраит паркет, получит червонец и, матерясь, пойдет пить водку. Лыков и настоящий антиквариат, это при его-то бывшей майорской зарплате! Знаете, бывают в жизни такие несоответствия, которые бросаются в глаза: мне, к примеру, всегда было смешно смотреть на Никиту Сергеича в шляпе – ему куда больше шло простое кепи; или обратный пример: элегантно одетая, в мехах пожилая дама, а на пальце дешевенькое обручальное колечко – вызывает уважение, так и представляешь себе, что лет тридцать пять, сорок назад молодой муж ночами вагоны разгружал, собирая рубли вот на это колечко, и нелегкая поначалу семейная жизнь перешла в долголетнюю и счастливую. Будь то, скажем, квартира Васи Трофимова или Алексея Фомича, никакого несоответствия бы не было, поскольку и тот и другой имели возможность приобрести и резную старинную мебель, и тончайший фарфор, и картины старых мастеров, и золоченую люстру – будто из княжеского особняка, и целый шкаф не нынешних книг в кожаных переплетах. Хотя нет, вряд ли замминистра и генерал имели бы такую возможность, никакой зарплаты на такую роскошь не хватит. А Лыкову, видать, хватило.
– Небось восемнадцатый или девятнадцатый век, – с уважением сказал я, осматривая дам и кавалеров на стенах. – А это, случаем, не Айвазовский?
Низенький и мордатый Лыков впился в меня белесыми свиными глазками:
– Говори, чего надо, и мотай!
– Айвазовский, – заверил я самого себя. – Не по наследству получил от автора? Тьфу, что я говорю, твои родичи, кажись, по лаптям работали.
– Какого черта…
– В таком случае возникает вопрос, – продолжал я, – а каким образом у тебя оказались картины и все прочее?
Лыков распахнул двери:
– Топай отсюда, пока участкового не вызвал!
– Только не Лещенко, – испугался я, – лучше Костю Варюшкина!
– С чем пришел? – сдавленно спросил Лыков.
– Ладно, ответь на вопрос, и тогда, может, уйду: откуда у тебя,