Келья преподобного Нила представляла собой высокую нишу в вертикальной скале, которую от внешнего мира отделяла рукотворная стена из камней. В нижней части каменной кладки зиял черный дверной проем, окаймленный старыми деревянными балками. Внутреннее пространство ниши было поделено на три этажа деревянными перекрытиями. Окна располагались только во втором и третьем ярусе. Стена последнего этажа была сложена из деревянного бруса и оштукатурена. Штукатурка, правда, почти не сохранилась. Обнаженные брусья под действием дождей и ветров покрылись глубокими прожилками и кое-где сгнили. Вместе с ними сгнили и переплеты оконных рам, и полы, и внутренние перегородки между маленькими каморками. Мы вошли в дверной проем, который судя по всему давно уже привык обходиться без двери. О ней напоминали только ржавые крючья в косяках. Трехэтажная ниша в скале, закрытая снаружи стеной, служила отшельнику и его послушнику только жильем. Старая келейная церковь, где молился преподобный Нил, располагалась в глубокой естественной пещере на третьем ярусе. Свет в нее падал сверху, из пробитого в скале отверстия. По узкой деревянной лестнице мы поднялись наверх и, перешагивая через сгнившие половицы перекрытий, вошли в пещеру. Воздух в ней был влажным. Косые зимние дожди прямо через световое отверстие падали на песчаный пол пещеры, и он надолго удерживал влагу, высыхая лишь к середине лета. Каркас полусгнившего иконостаса выцвел настолько, что казался седым от старости. Прежних икон в нем, конечно, не сохранилось (кто-то из монахов кнопками приколол к доскам иконостаса несколько бумажных иконок). Это, конечно, не помешало нам помолиться на месте подвигов Нила Афонского.
Выйдя из кельи, мы вдруг поняли, что следует поторапливаться. Солнце уже низко склонилось к горизонту. Пока обходили глубокий каньон, в восточной стене которого пряталась пещера Нила Мироточивого, сумерки сгустились. Прежде чем скрыться за поворотом, мы бросили последний взгляд на маленькую церковь у пещеры. С тропы на западном склоне каньона она казалась абсолютно неприступной. При взгляде отсюда было совершенно непонятно — каким образом это сооружение держится на почти вертикальной трехсотметровой скале.
На Кавсокаливию
— Антон, прибавь шагу, мы же опаздываем!
Дорогу уже плохо видно, но Антон спешить не собирается. Прогулочным шагом он идет по тропе, словно по смотровой площадке напротив университета на Воробьевых горах. Но где нам искать пристанище? В скитах ведь все живут отдельно, у каждого маленького братства во главе со старцем — свой собственный домик. Кого найти в наступившей темноте? Кого спросить? Впрочем, может быть, и прав Антон, что не торопится? Конечно, Господь всё управит… А мы все же волнуемся: не хочется слишком поздно беспокоить монахов, которые уже ложатся отдыхать перед ночным бдением. Поэтому мы с дьяконом решаемся бежать вперед, чтобы, если возможно, застать кого-нибудь еще не спящим. Торопились мы изо всех сил. И вдруг в темноте наткнулись на что-то большое и мягкое. Оно оглушительно рявкнуло, и мы в ужасе отпрянули. Неужели бес? Очень похоже! Бока у него — теплые и мохнатые.
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…
Оно не исчезло и, как показалось по звуку, нервно хлестнуло себя хвостом.
— Ага, не нравится тебе, рогатый, молитва! Давай, давай, отец дьякон, читай дальше.
— Сейчас я достану фонарик. Посмотрим на его образину!
Наконец, с трудом я нащупал где-то в глубине своей торбочки фонарь.
— А у него вполне добродушная физиономия! И рога как-то странно обвисли! О… да их здесь несколько!
— Никакие это не бесы! Это мулы. Кыш-кыш, освободите дорогу!
Мулы неохотно забираются на склон, чтобы пропустить нас. Но вот мы с дьяконом выскакиваем, наконец, из-под нависших над тропой ветвей. Здесь уже значительно светлее. Хорошо видны огоньки разбросанных по склонам келий. Вот и луна появилась над скалами. Она тотчас выбелила темные дорожки между каменными оградами участков. Там, среди густой листвы олив и фруктовых деревьев, белеют во тьме кельи с крестами на домовых церквах. Стучим в одну калитку, в другую… Тишина! Не слышат? А может быть, уже спят?! Где-то по соседству хлопнула дверь, послышались шаги. Какой-то монах с тазиком идет по веранде, чтобы выплеснуть воду в сад.
— Мы паломники из Москвы. Нельзя ли у вас переночевать? — кричим мы по-английски.
— У нас нельзя. Идите к дикеосу.
— А где его искать?
— В архондарике возле Кириакона [11] .
О! Как музыкально звучит сейчас это слово: архондарик! На него мы и надеяться не могли. Слава Богу, Кириакон отсюда виден хорошо. Он возвышается над скитом. А еще выше — белеет в лунном свете мраморная колокольня. Рядом с Кириаконом — низкое длинное строение. В окнах горит тусклый свет керосиновой лампы. Может быть, это и есть архондарик? Дверь нам открывает интеллигентного вида монах лет пятидесяти, в черной вязаной шапочке. Он великолепно говорит по-английски и подтверждает, что мы, действительно, в архондарике. В трапезной — несколько больших деревянных столов. Между окон пристроилась газовая плита с баллоном. Приветливый монах, узнав, что нас четверо, тут же начинает чистить картошку, поставив на огонь кастрюлю, наполовину заполненную постным маслом. Я тоже беру нож и начинаю ему помогать. Грек пытается отнять его у меня на том основании, что у них якобы не принято обременять гостей.
— А у нас, — говорю, — очень даже принято! — и нож не отдаю.
Пока отец дьякон с фонариком ходил встречать Антона и Павла, мы быстро покончили с чисткой картофеля и порезали его крупными ломтиками. Хозяин сложил их в металлическую сетку и погрузил в горячее масло. К приходу братии на столе дымилось блюдо с горячей картошкой. А картошка на Афоне, надо сказать, — деликатес, почти как у нас — бананы. Здесь она практически не растет, и привозят ее из Голландии в ящиках из-под фруктов. Каждая картофелина, словно персик, завернута в белую хрустящую бумагу. Все они — одинаковой вытянутой формы, с гладкой чистой кожицей красноватого цвета. Обычное же питание здешних монахов — бобы и фасоль с маслинами и хлебом. В воскресные дни, даже Великим постом, в утешение братьям