– Каждый из нас через это прошел, – с несвойственной ему мягкостью сказал сенсей, блеснув круглыми стеклами очков, делавшими его похожим на какого-то нацистского преступника в давным-давно виденном сериале еще советского производства. И у Голубчика мелькнула совсем уж безумная идея – а если он не только похож, но т о т и есть, собственной персоной, каким-то чудовищным фашистским изобретением переброшенный из тех времен сюда? Идея тянула на хорошую фантастическую повесть, хотя мадам Дубленкина вряд ли бы ее одобрила.
– Я не понимаю. – Голубчик отступил, крышка багажника опустилась, и в заднем окне «Лексуса» обнаружились три хари, прижавшиеся к стеклу так, что носы поплющились.
– Вы, голубчик, ведь знаете, что такое МТА? – сказала крайне левая физиономия голосом не к ночи помянутой мадам Дубленкиной.
Голубчик сглотнул и кивнул. Глаза у упырей, а то, что это были именно упыри в обличии Совета Пяти, он не сомневался, горели ярким желтым светом противотуманных фар.
– Ничего он не знает, – капризно сказала Прима хриплым прокуренным голосом. – Давайте его сожрем! Хотя бы ножку, бедрышко…
Жалейка дергала ручку двери, пытаясь выбраться из машины. Дверь опасно подрагивала. Прекрасное лицо актрисы исказилось, покрылось темными пятнами:
– Есть хочу! Крови хочу!
– Вы не знаете, голубчик, что такое МТА, – мягко сказал Плохиш. – Когда-то это слово являлось аббревиатурой так называемых «молодых талантливых авторов», которые, к счастью, в большинстве случаев не были ни молодыми, ни тем более талантливыми, да и авторами их назвать – совершить преступление против истины. И все они рвались внутрь Кольца, будто оно резиновое, понимаете? Голубчик?
За другую дверь дергал Совесть, осеняя ее перед каждой попыткой крестным знамением, отчего внутри «Лексуса» вспыхивало бледное синее сияние и раздавались вопли:
– А без этого никак нельзя?! Мы не в церкви!
– Крест животворящий чудеса творит!
– Вы не Гайдай и не Яковлев!
– Я – лучше!
Сенсей на минуту замолчал, прислушиваясь к крикам, затем продолжил:
– Они как тараканы, понимаете, голубчик? Их дустом, а они еще больше плодятся. Мы себе твердим, будто за Кольцом жизни нет, убеждаем себя в этом, а потом появляется такой вот МТА, не дутый, а самый что ни на есть настоящий, и что прикажете таки с ним делать? Не печатать? Так мадам наша Дубленкина и днем и ночью работает, чтобы не позволять, не пущать… Рыбина наша снулая рецензиями своими… Прима на эстраде всех, понимаешь, съела, никакая певичка с певцом мимо не проскочат… Совесть такую бездарность снимает, даже у него зубы сводит… Я, понимаешь ли… И все равно! Объявляется в каких-нибудь едренях молодой и талантливый, и тогда один выход…
– Убить? – пробормотал Голубчик, глядя на ледоруб.
– Если бы все было так просто, – вздохнул сенсей. – Если бы…
Голубчик замахнулся ледорубом над спящими девушкой и парнем, и вдруг край луны, заглянувший в окно, бросил солнечный отсвет на лицо, такое знакомое, что Голубчик замер.
Его лицо.
Собственное.
Такое, каким оно было много лет назад.
И как он проснулся одним таким же ранним утром, почти ночью, от какого-то кошмара, отражающего его смутные треволнения – уходить или не уходить, уходить или не уходить? Потому что где-то там лежала иная жизнь, где талант ценился, где можно зарабатывать, и неплохо зарабатывать тем, что пишешь, а не тем, что посадил на собственном огороде, и вся эта деревенщина обрыдла, а по телевизору показывали г л а м у р, и даже юная супруга уже не казалась столь желанной и привлекательной, потому что не понимала его устремлений, не прочла, кажется, ни единой буквы из того, что он строчил, марал, выдавливал из бездн души своей по ночам, усталый после той самой работы на з е м л е, некогда воспетой графом Толстым, который если и ходил за сохой, то исключительно ради собственного развлечения, а не пропитания ради.
Голубчик смотрел на самого себя, испуганного, изумленного, такого, каким он был в тот день, когда молча собрал вещи и ушел, оставив позади весь этот рай с любимой в шалаше и нужником во дворе, ради… А чего ради?
– Однажды нам приходится это делать, – сказал сенсей. – Это одна из составляющих работы автора над собой. Убивать самих себя, ведь в этом и заключается членство в меритократии – избавиться от корней, от всего, что нам мешает, голубчик. От всех этих традиционных, тьфу, ценностей… И заметьте, это не метафора! Это самый настоящий акт, действие. Ледорубом по устаревшим идеалам, которые еще тянут вас назад, по всем этим химерам морали и совести, от которых следует избавиться самым радикальным образом.
Парень лежал и не двигался. Возможно, ему казалось, будто он видит сон, где перед ним он сам в образе литнегра с занесенным ледорубом. Голубчик попытался взглянуть на себя его, точнее с в о и м и глазами – в стразах, в перьях, с черненой кожей, на высоких каблуках, в ремнях и сетчатых трусах, стоящих столько, сколько этот парень не заработает и за год, и надо сделать лишь одно резкое движение, чтобы…
– Кто это? – Девушка оперлась на локоть, приподнявшись, и посмотрела на Голубчика широко раскрытыми глазами. Одна из бретелек ночнушки соскользнула с ее плеча, приоткрыв большую мягкую грудь, от которой веяло теплом и молоком, а не столь уже привычным силиконом, и Голубчик отшатнулся.
Этого не должно было быть! А девушка села на кровати, и Голубчик увидел ее округлившийся живот. И этого быть не могло! Он ведь точно помнит… Не так все это было, не так!
Парень с изумлением смотрел на тень, застывшую над ним с занесенным небольшим топориком, но нисколько не испугался. Это был сон, конечно, сон, какие ему часто снились в последнее время, словно отражение той зудящей мысли: уходить или не уходить? Ответы на посылаемые в столицу рукописи не приходили, и он подозревал, что тот архаичный вид почты, которым пользовался, упаковывая с трудом распечатанные на матричном принтере листы в толстые пакеты и выводя на них адрес очередного издательства и свой обратный адрес, больше похожий на чеховское – «на деревню дедушке», там, в столице, вообще не работает. Имелся какой-то там интернет, какая-то электронная почта, но все это до Теплых Едреней не добралось и вряд ли когда-то доберется. А потому надо записать свои произведения на дискету, самую современную из имеющихся, конечно же, и отправляться в Кольцо, дабы самолично обойти тамошние издательства…
– Даже и не думай, –