– Но не нашего! – сразу заявил я.
На орбитальной был ксенопсихолог, но он там сидел без дела около года, а до того сидел без дела на какой-то другой орбитальной. Безделье развращает ксенопсихологов, имейте это в виду. Нашего оно развратило до такой степени, что он стал тайно нас с Гробусом преследовать и клянчить хоть стаканчик «звёздной прозрачной».
Мы связались с командиром орбитальной и объяснили ему ситуацию.
– Вечно вы во что-то вляпаетесь, – сказал командир. – Ну, сидите там теперь со своим приёмышем, пока я не найду вам консультанта.
И мы сидели! Мы по всем окрестностям искали ему лужи, чтобы набрать жидкости! Потом до нас дошло, что в бочке ему тесно. Мы запросили инструкцию по изготовлению большого горшка из подручных материалов. Инструкцию нам прислали, а вместе с ней злобное заявление командира: если мы не перестанем дурью маяться, он подаст рапорт в конфликтную комиссию Разведкорпуса.
– Придётся оттащить его подальше и там высадить в грунт, – сказал Гробус. – Но боюсь, что он без нас недолго протянет.
– Будем держать его при себе, сколько сможем, – ответил я.
Наш питомец сидел в горшке тихо, время от времени выпускал гляделки, но встречаться с нами взглядом отказывался, отворачивался. Наконец на связь вышел ксенопсихолог, Ганс Аюшвили, только что вернувшийся с Ауристелы. Он прислал нам список вопросов длиной в четыре метра, мы нарочно измерили. Но, что было гораздо важнее, он прислал список техники, которая нужна для обследования нашего веника. И ещё – инструкцию, которую составил кто-то умный.
Доводилось ли вам, ребятишки, собирать аппарат для производства «звёздной прозрачной» из трубок жизнеобеспечения от скафандра «Боец», ёмкостей из-под тетрамарктина, тепловых элементов от сиденья экзоскелета «Кентавр-семь», и все это совмещать при помощи плазменного резака величиной с горный отбойный молоток, гаек, свинченных со списанной платформы, рукоятки десантного ножа и примитивной мужской лексики? Мы с Гробусом занимались примерно тем же – из той техники, что была на орбитальной, из датчиков, проводков, регуляторов, аккумуляторов и экранов мы собирали первое в мире оборудование для общения с цезарианским корнеплодом.
В это время наверху, как выяснилось, Аюшвили дистанционно вправлял мозги нашему штатному ксенопсихологу.
И вот Гробус решил, что пора нашу машинку тестировать.
Веник, сидя в горшке, даже уставился на нас своими гляделками, когда мы распутывали провода и готовили присоски. У нас были маленькие присоски для видеокамер, мы их смазали маслом и стали прилеплять к листьям нашего веника. От каждой шёл шнур к датчику, и веник сделался похож на запутанный клубок разноцветных ниток.
Наконец мы решили – пора. И дали на основание корнеплода слабенький ток – такого не хватило бы, чтобы убить муху.
Веник встрепенулся. Из середины поднялись гляделки на длинных прутьях и уставились на нас. До сих пор он избегал зрительного контакта. Он несомненно понимал, какая сила в этих гляделках. Но сейчас мы его испугали.
Гробус до того пробовал с ним разговаривать. Он прикреплял к корнеплоду «фасолины», вроде тех, совсем старого образца, которые вы откопали неизвестно где и пытаетесь через них получать подсказки во время зачётов. Можно подумать, я не знаю, как выглядит ухо курсанта со вставленной в него «фасолиной»!
Мы отключили ток. Гляделки отвернулись. Веник понимал, что мы делаем что-то для него важное, но очень боялся.
Гробус приладил «фасолины» к корнеплоду и заговорил.
Я и не подозревал, что он такие слова знает! Матёрый разведчик, давным-давно забывший, какие такие бывают нежные чувства, он мурлыкал и ворковал, обращаясь к сердцевине веника. Он говорил с корнеплодом, как с маленьким ребёнком. Это нужно было слышать!
А потом он высвободил один из корней и осторожно положил его на переключатель.
Мы в соответствии с указаниями Аюшвили подготовили для веника целый спектакль. Экран уже был установлен перед ним. Правда, мы понятия не имели, как устроено зрение корнеплода; может, он видит мир чёрно-белым, может, воспринимает тепловые волны, может, реагирует только на объёмные движущиеся предметы.
По знаку Гробуса я легонько кольнул током нашего собеседника. Он понял! Он сжал корешком переключатель, и на экране появилась цветная картинка – изображение другого корнеплода на фоне мёртвого вулкана.
Дальше нам оставалось только смотреть и умиляться. Веник сам переключал картинки. Он их видел, понимаете? Так умиляются родители, глядя, как дитя осваивает погремушку.
Потом мы запустили другой набор картинок – мой портрет, портрет Гробуса, портрет самого веника, сидящего в горшке. Наконец дело дошло до высшей математики. Мы предложили ему сюжетку для средней группы детского комбината: человечек складывает на полу шарики, чтобы получилось столько же, сколько перед ним на полке.
Но веник спрятал гляделки. Видимо, это означало, что он устал.
Естественно, мы все это записали и переслали запись наверх, оттуда её отправили к Гансу Аюшвили. Уж не знаю, как он додумался, но распоряжение поступило такое – показывать венику картинки, раскрасив их в полном противоречии с природой. Скажем, небо над Цезарианой лиловое, а у нас пусть будут картинки с голубым, красным и зелёным.
С этой задачей мы справились. И даже с трудом отобрали у веника переключатель. Ему понравилось!
– Значит ли это, что у корнеплода может быть абстрактное мышление? – спросил Гробус.
– Значит ли это, что у него есть чувство юмора? – вопросом ответил я.
Но пока что понятно было одно: мы имеем дело с созданием мыслящим и оставлять его на произвол судьбы не имеем права. Забрать его на орбитальную тоже не можем – ему там нечем дышать и кормиться. Так что по распоряжению начальства мы стали няньками корнеплода.
А потом, воспользовавшись мигрирующим проколом, к нам примчался Аюшвили.
В челноке места хватало как раз для двоих, могла бы ещё поместиться мартышка, а ксенопсихолог был мужчина огромный, так что я временно поднялся наверх. И об экспериментах, которые ставил Аюшвили, имею самое приблизительное понятие.
В конце концов ксенопсихолог сделал такой вывод: у цезарианского корнеплода может быть развито образное мышление, но с таблицей умножения у него будут большие проблемы. Кроме того, некоторые из корнеплодов – эмпаты, то есть они могут сопереживать и сочувствовать. Даже недругу. Именно наш – единственный сильный эмпат на все те заросли возле вулкана. А прочие веники ополчились на него потому, что он не такой, как они. У них не было слов, чтобы объяснить это, но, когда наш веник отбрасывал каракатицу, они улавливали его настроение. А он не желал губить зверушку, потому что чувствовал её предсмертный страх. Такая вот оказалась благородная