Мифологемы, с которыми работают российские дизайнеры, создавая «русские» коллекции, отчасти пересекаются с западными (например, в том, что касается псевдонародных и псевдофольклорных мотивов). Безусловно, педалируется и тема «имперского», и фольклорные мотивы, и демонстративные блеск и роскошь. Идеальный пример – смешение этих тем у ювелира Алены Горчаковой, в чьих работах постоянно повторяются форма куполов собора Василия Блаженного, жар-птицы и народные орнаменты, воплощенные в драгоценных металлах и драгоценных камнях. Другой пример – съемка ювелирных украшений в российском Vogue в январе 2011 года: «Что согреет русскую женщину в январский мороз? Рубины, бриллианты и жемчуг», – сообщал журнал, предваряя несколько разворотов с унизанными драгоценностями моделями, завернутыми в павловопосадские платки. Впрочем, зачастую российские дизайнеры, чувствующие тему «русского» и ее обертона тоньше, чем их западные коллеги, находят нетривиальные решения, даже когда опираются на привычные образы: так, коллекция haute couture «12» Константина Гайдая (2012), посвященная русским сказкам и языческим верованиям, состояла из невероятной сложности перьевых головных уборов (основными ее цветами были черный, синий, золотой и серебряный).
Однако в работах российских дизайнеров образ «русского» достигается и за счет использования мифологем, почти не встречающихся в западных коллекциях. В первую очередь – уже упомянутое дачное лето само по себе оказывается очень значимой темой, причем «дачность» подразумевается чеховская, бунинская, интеллигентская: кружевные зонтики, светлые платья, белые воротнички – «Лара дома». Вообще «русское» в российских коллекциях чаще, чем в западных, предстает городским. У À La Russe есть, разумеется, коллекция, посвященная «Доктору Живаго» (2013), – но здешняя Лара, по крайней мере, вполне горожанка, и простое серое платье с отложным кружевным воротничком соседствует в ее гардеробе с белым платьем из оренбургских платков.
Использование традиционных материалов и техник – еще одна тема, которую российские дизайнеры чувствуют применительно к «русской» теме лучше, чем западные. Тот же оренбургский платок для них – достаточно узнаваемый и считываемый символ «русскости». Похожая история происходит со льном, который в России вполне ассоциируется с «народной» темой: марка Borodulin’s построила на этом материале коллекцию «Дионисий», названную так в честь иконописца Дионисия.
Еще одним мотивом «русскости» оказывается для многих российских дизайнеров мотив советского прошлого. За редчайшими исключениями (такое исключение составляет, например, Денис Симачев), дизайнеры склонны рассматривать этот мотив все в той же имперской перспективе. Ульяна Сергеенко, в чьей дебютной коллекции непременные крестьянки в косынках (и прозрачных трикотажных кофтах на голое тело) чередовались со школьницами в коричневых мини-платьях и черных фартуках (которых, в свою очередь, сменяли на подиуме завитые дамы в юбках New Look), сказала, что ее работы – иллюстрации к воображаемому советскому Vogue 1950‑х годов[13]. Создательница марки À La Russe Анастасия Воронцова говорит, что в своих коллекциях «философствует на тему „Как бы могла одеваться русская женщина, не случись революции?“»[14]. Интересно, что даже британский дизайнер Клэр Лопман, много лет работавшая в России и выбравшая темой одной из своих коллекций «советскую Ривьеру» (советские курорты), рисует эти курорты как места, полные стиля, гламура и роскоши (съемка коллекции сделана на фоне пальм, автомобилей «Чайка», моря и мрамора). При этом коллекция Лопман оказалась отличным примером тонкого понимания «советской» темы: одним из ее главных мотивов оказываются советские конструкторские идеи в одежде.
И наконец, отдельный интерес представляет тот факт, что тема агрессии – направленной на этот раз вовне – стала появляться в российских «русских» дизайнерских разработках с заметной частотой едва ли не впервые со времен перестройки. Скажем, новые часы марки «Нестеров», посвященные тяжелому авианосцу «Адмирал Кузнецов», еще можно отнести к давней традиции военной темы в советском и российском часовом производстве. Но съемка коллекции Каролины Рай, проведенная на фоне самолета «Сухой Superjet» с красными звездами по бокам[15], – уже, возможно, совсем другое дело.
Обратная положительная связь: Анна, Лара, Россия и Война
Вопрос о факторах, благодаря которым образ «русскости» у отечественных дизайнеров оказывается таким, а не иным, заслуживает отдельного разговора и другого контекста. Тем временем можно предположить несколько причин, благодаря которым мифологемы, сложившиеся у западных дизайнеров в начале XX века, до сих пор остаются актуальными средствами выражения «русскости».
Одной из причин может являться в первую очередь относительная непопулярность России как туристического маршрута. Вполне естественно, что практически в любых коллекциях с этническими мотивами собственно этническое пишется грубоватыми, хорошо узнаваемыми мазками. Однако, скажем, индийская тема в западных коллекциях часто передается гораздо тоньше, один и тот же набор ходульных событий и произведений не повторяется из года в год в качестве вдохновляющих факторов: дизайнеры, желающие создать «индийскую», или «непальскую», или даже «африканскую» коллекции, зачастую отправляются в эти страны до того, как начать разработки; «русские» же коллекции словно подразумевают стереотипический взгляд, невозможность увидеть что бы то ни было по-настоящему новое в условно-европеизированной России. Даже с «китайскими» коллекциями дела обстоят хоть и ненамного, но лучше.
Другой причиной может быть тот факт, что немногие российские дизайнеры, активно присутствующие на международном рынке, гораздо реже работают с темой отечественного культурного наследия, чем, скажем, дизайнеры японские или мексиканские, совмещающие стилистическую узнаваемость с выбором нетривиальных источников. Совсем иначе обстоит дело с информацией о «русском костюме», попадающей в пространство массового внимания на Западе, – например, с выставками костюма из Музеев Кремля или с книгами