Она оглядела Майами. Солнце садилось, и красный луч упал на ее лицо, выхватив золотом и подчеркнув каждую черточку и морщинку. На мгновение она стала бронзовой статуей – памятником давно почившему герою, легенде.
– Черт, – вздохнула она. – Как же красиво, если забыть обо всем, забыть о том, сколько крови пролилось и прольется еще по вине богатеев на их плавучих островках, которые отказываются смотреть в лицо будущему. Народ, сделайте одолжение? Вечером поднимите взгляд к небу, остановитесь на секунду и полюбуйтесь закатом. Так, ладно, хватит. Люблю вас, даже социопатов. Писать мне не надо, названивать тоже. Хотите достучаться – берите лопату. – Она с трудом поднялась, натянула рабочие перчатки и со стоном потянулась к лопате. Покосилась на оператора. – Хорош козлить, Мерф, вырубай на фиг.
Стрим прервался.
– Ну, обалдеть, – сказала Фыонг. Рассмеялась. Ана-Люсия рассмеялась вместе с ней. А я не мог смеяться, потому что рыдал.
– Солнце, – сказала Фыонг, обнимая меня за плечи. – Ты чего?
– Маму вспомнил, – ответил я и заплакал навзрыд.
* * *
После того как я хорошенько проревелся, мы пошли искать, чем можно заняться. На все мои «Помочь чем-нибудь?» ответ был один: «Не мешай работать». Намеки я понимать умел, поэтому мы с Фыонг пошли к ней – дополнять мой короткий перерывчик на сон и дымный сэндвич полноценным обедом и крепким сном.
Признаю, идея была не моя. Фыонг предложила. И под «предложила» подразумевается, что она буквально скрутила меня и насильно утащила со стройки.
Мы завалились в постель, пахнущие мылом и зубной пастой.
– Черт, забыли посмотреть на закат, – сказал я сквозь дрему.
– Все в дыму, – ответила Фыонг. – Завтра.
«Завтра» наступило в мгновение ока. Точнее, четыре завтрашних утра. Я тихонько поднялся, но, пока искал футболку с трусами, подсвечивая путь телефоном, Фыонг все равно проснулась и сонно мне улыбнулась.
– Четыре утра, м?
– Прости.
– Да ну. У меня режим не лучше.
Мы позавтракали гранолой с сушеными дольками апельсина, свежими яблоками и греческим кофе, который Фыонг варила по важным дням (под обычные дни отводился исключительно сладкий вьетнамский кофе). Мы осторожно отхлебывали его, чтобы в рот не попал осадок, и тихо болтали, стараясь не разбудить соседей.
Естественно, в какой-то момент я пошел в туалет – и, естественно, взял с собой телефон, и так-то я узнал, какие новости мы проспали. Терпения едва хватило нажать кнопку смыва, застегнуть ширинку и вымыть руки, а потом я выскочил из ванной и помчался к Фыонг.
– Ты видела? – Она, разумеется, тоже сидела в телефоне. Что еще она могла делать, пока я отходил?
– Что видела?
Я сунул ей под нос телефон, пританцовывая на месте и отхлебывая кофе большими глотками, от которых на зубах заскрипел осадок.
– Обалдеть.
* * *
Оказалось, вчера, пока мы готовились ко сну, федеральный судья из Аляски отменил проплаченные Флотилией запреты на строительство во всем девятом округе, который включал в себя Аляску, Гавайи, Вашингтон, Орегон и Калифорнию. Через час другая судья из Гонолулу ввела запреты обратно и «резко раскритиковала» действия судьи из Анкориджа. Прочитав ее постановление, я выяснил, что «резкая критика» в переводе с языка журналистов означала «переход на личности».
Разумеется, поднялся срач, который привел к «масштабному расколу» внутри округа, о котором некоторые наблюдатели отзывались так, будто только этого вся Калифорния втихаря и боялась.
В общем, все завертелось, и главный судья округа созвал десятерых коллег в Пендлтон, небольшой городок в Орегоне, ведь из всего округа свободно дышать можно было только там. В итоге в суды вызвали заместителей, в воздух подняли самолеты и вертолеты, и прямо сейчас недовольные судьи завтракали в казино индейцев племени Юматилла, владельцы которого выделили им целый небоскреб.
Куда более недовольные – и высокооплачиваемые – юристы демократ-социалистов, Флотилии, экологических организаций, юридических ассоциаций, обществ по защите окружающей среды, прав человека, прав беженцев, жилищных прав, ассоциаций застройщиков и прочих подобных организаций заканчивали подготавливать материалы к слушанию.
До начала представления оставалось всего три часа.
* * *
Мы узнали о грядущем процессе чуть ли не последними, и по всему городу люди уже собирались на совместные просмотры, которые организовали в офисе демократ-социалистов, в спортзале школы Берроуз и в доме, построенном на дедушкином участке. Вопроса, куда пойдем мы, не возникло.
Только дойти оказалось сложнее, чем я ожидал. За ночь улицы заволокло дымом даже сильнее, чем раньше. Судя по новостям, горел не только Анджелесский национальный лес, но и Мендосино, и Орегон, и штат Вашингтон. Нам пришлось дважды останавливаться, чтобы подышать кислородом, и я начал подозревать, что зря мы вышли из дома. В любой другой ситуации я бы добрался до дедушкиного участка с закрытыми глазами, но в дыму растерялся и никак не мог сообразить, где я и куда иду. Дыхание сбивалось, и я осознал, что причина этому – паника, а не дым, а самое ужасное, что подышать и успокоиться не получится.
– Крепись, – сказала Фыонг. – Почти на месте. Я рядом.
На соседней улице дыма было поменьше, и все равно я не смог поверить своим глазам. Мы точно пришли к дому дедушки? Точнее, к зданию, которое мы начали строить, сколько, три дня назад? Четыре?
На окнах висели занавески. Настоящие занавески. Везде, вплоть до четвертого этажа. Пока нас не было, ребята вывезли строительный мусор, привели в порядок газон, установили водостоки и систему полива, даже дорожку к двери проложили. К двери! Изначально мы прибили к дедушкиной двери пару досок, чтобы она вписывалась в широкий проем, учитывающий нужды инвалидов, но теперь ее заменила настоящая дверь. Ярко-зеленая, она блестела даже сквозь дым, а над ней светился фонарь, похожий на светлячка в туманном болоте.
Фыонг потрясенно раскрыла рот. Мы так и стояли в воротах, глазея, пока я не закашлялся.
– Пойдем, – сказала она, схватила меня за руку и поскакала к дому. Кашляя, я поплелся следом за ней.
* * *
Было видно, что всю ночь на стройке кипела работа: бригады не только повесили шторы, но и наладили работу системы отопления, вентиляции и кондиционирования – ее гул был слышен в прихожей, – а заодно установили все выключатели и розетки. На первом этаже было две квартиры: трешка на девяносто квадратов и двушка на шестьдесят. В каждую вели свои двери (причем в двушку вела дверь из моей бывшей спальни, при виде которой я улыбнулся). Из комнат доносились голоса; сунувшись туда, мы застали бригады рабочих, занятых покраской, сборкой мебели и другими отделочными работами.
Поздоровавшись и похвалив их, мы отыскали временную лестницу и поднялись