Геллхорн успела пожить в девятнадцати местах, от Куэрнаваки до Уэльса. Освещала войну во Вьетнаме, разочаровавшись в том, как ее коллеги позволяли военным манипулировать информацией. Рассказывала о гражданских войнах в Центральной Америке, безжалостно обличая американскую внешнюю политику. Не переставала писать о важнейших мировых событиях до глубокой старости. Марта всю жизнь искала новых приключений, но на склоне лет уступила отчаянию. Мир, всегда – даже когда поворачивался к ней темной стороной – так манивший ее, становился все более скучным и безликим. Хотя взлет массового туризма начался только в первой половине шестидесятых, когда появились первые пакеты «все включено» и курортные зоны для широкой публики наподобие испанских, происходившее вокруг раздражало ее. «Помните ли вы, что значит быть человеком, а не овцой, окруженной в аэропортах, на вокзалах, на фуникулерах, в кино, музеях и ресторанах такими же овцами?» Даже полеты, ее любимое времяпрепровождение, стали другими. Она ностальгирует о золотых временах авиакомпании Pan Am, когда в экономе было достаточно места, чтобы вытянуть ноги, в самолете кормили лучше, чем в нью-йоркских ресторанах, и можно было зайти в кабину поболтать с капитаном, потягивая точно такой же дайкири, как в Гаване.
В старости Марта Геллхорн обрела мир и покой в Кении. Журналистка обосновалась в пригороде Момбасы Найали в надежде на мирную жизнь. Будучи восьмидесятиоднолетней, она отправилась в Панаму, чтобы рассказать читателям о вторжении 1989 года. И лишь после этого она окончательно оставила журналистскую деятельность из-за проблем со здоровьем. В последние дни своей жизни она признавалась, что всю жизнь искала что-то, чего найти так и не смогла. Ни в войнах, ни в мужчинах. Ни на Западе, ни на Востоке.
В возрасте восьмидесяти девяти лет страдающая от рака яичников, частично ослепшая Геллхорн уединилась в своем лондонском доме, поставила себе аудиокнигу, легла в постель в комнате, украшенной белыми тюльпанами, и приняла яд. Закончила путешествие на своих условиях. На доме номер семьдесят два на площади Кадоган есть небольшая синяя памятная табличка в ее честь. Идиотам, писавшим в некрологах о Геллхорн, что умерла жена Хемингуэя, следовало бы выжечь на лбу слова с этой памятной таблички: «военный корреспондент».
7. Грэм Грин. Вьетнам
В бейрутском отеле Commodore жил попугай, умевший имитировать звук падающего снаряда. В середине восьмидесятых, в худшие дни ливанской гражданской войны, птица выполняла функцию сирены, предупреждая гостей о тревоге: пора срочно опрокинуть свой мартини – залпом, выскочить из бассейна и бежать в подвал.
В отеле Europa в Белфасте попугая не было, но примерно ту же роль выполнял там Харпер Браун, местная знаменитость, директор, занимавший эту должность с 1971 по 1984 год; именно он предупреждал постояльцев об опасности. За это время Europa пережила тридцать три теракта. Захлестнувшая Ольстер волна насилия принесла отелю репутацию «самого взрывоопасного в мире». Брауну на собственном опыте довелось узнать, каково это – управлять гостиницей в разгар боевых действий: здание требует постоянного ремонта, а доходов, чтобы покрыть этот ремонт, нет. Но зато нет и отбоя от корреспондентов, не скупящихся при заказе спиртного в баре.
В Сараеве главным отелем войны был Holiday Inn. В девяностые, во времена балканского конфликта, из него открывался шикарный вид на Аллею снайперов. Достаточно было высунуться в окно, чтобы увидеть, как люди с риском для жизни идут по ней за хлебом. Бах, бах! И на асфальте распласталась новая жертва: очередное наглядное доказательство нарушения правил, при помощи которых человечество – без особого, впрочем, успеха – пытается обуздать темную сторону своей природы. Нисхождение в ад начинается, когда мы забываем, что мы такое на самом деле и во что можем превратиться. Журналистика, со всеми ее недостатками, всегда казалась мне именно способом не забывать. Человеку нужно постоянно напоминать о зверствах прошлого, чтобы эти зверства не повторились в будущем. Старики знают об этом. Александра Давид-Неэль рассказывала, что отец водил ее к могилам, куда в 1871 году скидывали трупы расстрелянных у Cтены коммунаров. «Он хотел, чтобы я не забывала о человеческой жестокости», – писала она.
Сложно сказать, в какой именно момент обычный отель получает легендарный титул «военного». Сколько постояльцев должно проснуться от разрывов бомб? Сколько журналистов должны в красках описать свои подвиги за его барной стойкой? Сколько анекдотов о случившемся там должно пережить свою эпоху? Главная особенность военного отеля состоит в том, что его клиентура приезжает тогда, когда уезжают все остальные. Я говорю не только о журналистах. В эту категорию также входят дипломаты, прикладывающие усилия для очередного бессмысленного прекращения огня, и наемники, пытающиеся нажиться на чужом несчастье. Правда, в наши дни последние стараются прикрываться разными политкорректными именами: консультанты по безопасности, советники по разрешению кризисных ситуаций. Не сегодня завтра их начнут называть менеджерами по вопросам мира. Есть и еще одна весьма странная категория из недавно появившихся: любители экстремального туризма, приезжающие в страну на следующий день после землетрясения или в момент, когда улицы городов пылают огнем революции. Раньше они ходили с фотоаппаратом на шее или портативной видеокамерой, сегодня их экипировка стала еще проще: мобильник в руках, рюкзак, набитый кремом от загара, да фляжка с кока-колой. Они прилетают, чтобы развеять офисную скуку, забыть о неудачном браке и тому подобное. Им нужен адреналин… Можно подумать, что в обычной жизни приключений недостаточно. Я встречал таких туристов в афганском Панджшере, в нескольких километрах от места, где американская авиация утюжила бомбами каждый сантиметр. Видел, как после страшных цунами на побережье Индийского и Тихого океанов они делают селфи на руинах. Сталкивался с ними во время восстаний в Мьянме и на Филиппинах, где они радовались, что стали участниками важных событий.
– А ты из какого СМИ?
– СМИ? Не, я тут на отдыхе. Вот ребята обалдеют, когда я им фотки покажу!
И все же военный отель – это прежде всего военные журналисты, а не дипломаты, наемники и туристы. Отель Florida, где резвились Геллхорн и Хемингуэй, пока армия Франко осаждала Мадрид, вошел в историю как военный отель. Джон Дос Пассос посвятил ему один из своих рассказов: «Комната с ванной в отеле “Florida”» (Room and Bath at the Hotel Florida). В нем он описывает, как в разгар бомбардировок журналисты выбегали из номеров чуть ли не в одних трусах – и в обнимку с очередной пассией, после бурной ночи. «Выставка взъерошенных шевелюр и очков» – так Дос Пассос описывал лобби Florida. Сегодня мало кто помнит об этом мадридском пристанище: он нарушил основное правило военного отеля – выживать любой ценой. Хуже того, его не разбомбили – это было бы достойной кончиной, – а банальным образом снесли, в рамках плановой городской реконструкции. Продали, сломали и построили на его месте универмаг.
Никто точно не знает, почему журналисты отдают предпочтение какому-то конкретному отелю, превращая его в «тот самый отель». Отель, куда они приезжают, не обращая внимания на отвратительную кормежку – чуть лучше, чем в тюрьме, – и на заоблачные цены за номер, которые выставляют хозяева, чтобы компенсировать убытки от разбежавшихся клиентов. Иногда такой отель – просто единственная альтернатива, одно из немногих уцелевших зданий. Иногда он становится излюбленным местом журналистов за счет своей близости к месту действия. Иногда его выбирают благодаря шрамам, создающим вокруг него ауру неуязвимости: раз уж он однажды устоял в момент, когда все вокруг рушилось, значит, Бог к нему милостив. Человеку всегда спокойнее останавливаться в местах, выдержавших испытание боевыми действиями. Что же до моих отношений с военными отелями, то они складывались весьма необычно: я всю жизнь пытался их избегать. Если все журналисты селились