— Вот, значит, где-то в тебе что-то там ещё осталось. У меня же ещё одна схватка: если выиграю — если проиграю, то две. Остался бы, помог.
— Саш, мы раньше с тобой как-то повеселее жили: выступим — проиграем и идём пиво пить, а щаз что, один спорт вокруг. Ещё и Женя тебя мне в пример ставит.
— А ты предложи ей поменяться парнями, и тогда я с ней буду под ручку месяцами ходить, а Аня тебе будет рассказывать, что к отношениям взрослым не готова.
— Ну точно… — выдохнул Гена, остановившись в своих сборах.
— Смотри, ты мыслишь как лентяй, стремишься в свою зону комфорта, где сверхусилий делать не надо. Но ты со мной зачем месяц тренировался? Чтоб слиться? Ты на себя глянь, ты в физике набрал! Что для тебя ещё одна схватка?
— Вот с каких пор ты таким языкастым стал?
— Не станешь тут, — выдал я. — Ты поборись ещё схватку, это же опыт!
— Вид спорта не наш совсем.
— А наш где? Как будто мы по дзюдо, самбо выигрываем!
— Вот именно что не выигрываем, — выпалил Генка.
— Рано или поздно количество переходит в качество, если есть цель выигрывать.
— А она есть? — спросил меня Гена.
— А смысл тогда жить? Шпилить пьяных девок, квасить, добивая себя табаком? — вопросом на вопрос ответил я.
— Что изменится, если я ещё одну схватку поборюсь?
— Изменишься ты: гормонально, психологически, нейрофизиологически. — начал перечислять я.
— Я даже не хочу знать, что это значит.
— Очень важные для любого человека три слова, почти как «Мир! Труд! Май!». Не гони, пойдём поборемся ещё!
— Капец, Саш, вот как ты это делаешь? — развел руками Гена.
— У меня просто отец абьюзер, и мне есть кому что доказывать и показывать, хотя это, наверное, до него не скоро дойдёт.
— Аб… кто?.. — не понял мой собеседник.
— Эксплуататор, хочет, чтобы было по его всё и вся! — перевёл я.
— Ладно, пошли сетки смотреть, чтобы снова в последний момент трико не меняться, — со вздохом согласился Гена.
А у меня в груди потеплело, стало чуть светлее, что я убедил человека побороться ещё. Почти также, как тогда, когда порекомендовал гэбистам взять на работу Плотникова. В прошлой жизни я бы дал ему уйти, но в этой я буквально телесно ощущал, что я этой жизни должен, должен что-то такое, что может хоть как-то сравняться со вторым шансом. Хотя, может, этот шанс как раз и есть благодарность за того спасённого ребёнка на обледенелой дороге.
И я впервые задумался, что, справедливости ради, я не лучший член нашего общества: не самый умный, и не самый сильный, и даже не самый честный — взять тех же куриц. Но шанс переродиться дан именно мне… А может, я не один такой? А может, где-то ещё тоже есть попаданцы, если такое слово уместно к моей ситуации, которые помнят свои прошлые жизни и никому о них не говорят? Если такие есть, то их можно узнать по активной жизненной позиции и резкой смене ментального вектора: был долбачём, и после какого-то события вдруг стал молодцом.
Я шёл с Геной в зал соревнований и думал, продолжая тему: а что, если фэбосы (а в этом времени — кгбшники) знают о таких людях и просто стараются им не мешать делать мир лучше? Да не, бред какой-то… На грани теории плоской Земли…
* * *
А после первого круга организаторы сделали «открытие» с парадом, речами представителей ВЛКСМ и партии. И всё это долго: построение, равнение, аплодисменты самим себе.
Мы с Геной стояли в шеренге, вытянувшись по струнке, пока какой-то партийный функционер вещал о «спортивной доблести советской молодёжи». Гена ёрзал, явно жалея, что не сбежал сразу после дисквалификации, а я ловил себя на мысли, что бюрократическая волокита остаётся неизменной — хоть в прошлой жизни, хоть в этой.
Наконец, после бесконечных речей и обязательного гимна международного коммунистического движения «Интернационала», объявили начало второго круга. Дождавшись, пока пройдут все веса категории 14–15 лет, я, ещё раз разогревшись с Геной, дождался моей схватки.
— Александр Медведев, «Трудовые резервы», Ворон; Сергей Ковалёв, «Динамо», Курск! — объявил судья-информатор.
Я снова в красном. Хорошо! — подумал я, выходя на схватку.
Ковалёв оказался осторожным борцом — держал дистанцию и контратаковал при любом моём малейшем увязании в его обороне. В первом периоде я едва не попался на его проход в мой корпус, но успел поставить защиту в виде левого захвата на его шее с локтем, упирающимся в его корпус. Первая двухминутка кончилась нулями, а во второй я сразу же навязал Ковалёву тот самый «швунг» — захват, с которого мы и закончили первый период, и принялся растаскивать его: дёргал корпусом и перемещался ногами по ковру. И Ковалёв пошёл в наступление: видя, что я у края рабочей зоны ковра, он резко принялся давить меня на выход с ковра, при этом держа таз далеко — как средство от моих атак подворотами. И я, до этого момента легко прикасаясь к локтю его захвата, скользнул левой рукой под мышку, подшагивая и забирая замок за спиной. Мои ноги были уже под центром масс, и я дёрнул его перед собой, но он, чтобы не лететь, зацепился стопой под моим коленом, выставив бедро вперёд. Я тянул его наверх, и, несмотря на его захват ногой, не видел никакой реакции рефери. Ни тебе предупреждения, ни тебе дисквалификации. И ведь главное — и боковики молчат, и старший площадки. Все сочувствуют, что Приветин-младший проиграл? Учить надо было лучше!
Мои зубы заскрежетали от нагрузки, а ещё я понимал, что такого захвата мне точно у Ковалёва больше не взять. Я развернул костяшки кистей к себе, давя спортсмену на позвоночник. «Играть в грязную? Так играть!» — и дёрнул руки на себя, упираясь макушкой тому в шею. Шаг на соперника утянул нас обоих вниз, прямо лопатками на ковёр, и на всякий случай — с моим контролем.
— Туше! — скомандовал рефери.
Краем глаза я увидел, как разводит руками тренер динамовец из Курска. Все всё понимают, но никто ничего не делает. Вернее, можно подать апелляцию, что я давил на позвоночный столб — не помню, можно ли в этом времени делать такой приём. Много где нельзя, а