– Спасибо, что собрались здесь почтить память моих близких, – голос у него был хриплым, будто он простудился. Это и ясно. Не мог человек так много плакать по родным без слёз. – Заранее хочу извиниться перед вами, я не мастер толкать речи. Это первые похороны моих близких. Я не знаю порядков, так что скажу немного, но то, что обдумывал в те дни, пока ожидал погребения.
Эти люди не особенно хорошо знали Вика. Он был всегда немногословен, так что сейчас на него глядели как на новое явление. Два удивительных события за одни похороны – это уж слишком!
Вик переступил с ноги на ногу и кашлянул. Все были заинтересованы тем, что происходит, ожидая, что такого может сказать этот нелюдимый уборщик Виктор Крейн.
– Моя семья всегда была… хорошей. Все здесь в курсе, что я жил именно с бабушкой. Мать я знал не очень хорошо, но сохранил к ней уважение. Бабушка рассказывала, я был рождён родителями в любви. И мне жаль, что мы не смогли быть с мамой ближе при жизни. Зато особенно близки мы были с Адсилой. Сейчас она бы заметила: бабушка не хочет слушать трогательную речь о себе, бабушка хочет сама вам кое-что сказать…
Он горько усмехнулся, и я увидела, как заблестели его глаза. Уверена, его сердце слезоточило. Кто-то в зале всхлипнул. Наверно, этот человек хорошо знал Аделаиду при жизни. Тогда Вик с теплотой сказал:
– Адсила воспитывала меня как сына с семи лет, и почти всё, что я умею, и всё, чем я живу, – это её заслуга. Может, вы скажете, что я живу плохо, но это не так. Кто-то ведь живёт гораздо хуже моего, и я говорю не про дом, машину или банковский счёт. Она была моей опорой в жизни столько лет. Она научила меня многим вещам. Научила родной культуре. Старалась скрасить моё одиночество и разделить со мной печальные моменты в моей жизни. Нам было вместе хорошо все эти годы. Мы с ней были лучшими друзьями. И вот теперь её не стало.
Я стиснула руки, стараясь удержаться от слёз. Все, что Вик говорил, мне было так понятно. Я пережила это, только раньше, и, слушая его речь, знала, что он выворачивает душу наизнанку.
Какая горькая ирония. Он мстил за родных и за себя, но в итоге месть закончилась смертью той, ради кого он стал Криком.
– Я понял одну важную вещь. Пока живы твои родители, старшее поколение одной семьи, ты чувствуешь себя их ребёнком, независимо от того, сколько тебе лет и чего ты добился. Ощущаешь их защиту, даже если физически сильнее или богаче. Но теперь, кажется… – он помедлил, задумчиво сощурился. Посмотрел в никуда. Потом снова на нас. – Кажется, я стал старше одномоментно.
Это прозвучало так страшно и безысходно, и так много сказало о его одиночестве и безнадёжности, что я лишь сглотнула, осознав, что простые слова отразили всю глубину горя. Он поблагодарил собравшихся ещё раз, а потом сел на своё место и по-прежнему не проронил ни слезинки.
Похороны завершились скромным погребением на индейском кладбище.
Оно находилось неподалёку от общего, но было огорожено простеньким ограждением, украшенным старыми бусами, выцветшими лентами, растрёпанными перьями. Я была рядом с Виком и держала его за руку всё время, пока оба гроба опускали в могилу, а затем положила на каждый по белой лилии, мысленно прощаясь с обеими женщинами из рода Каллиген.
Вик выглядел предельно спокойным, но в глазах его плескалась боль. Он тяжело переживал в себе утрату. Подождав, пока гроб Аделаиды закроют, он положил на него и на гроб матери небольшие букеты белых лилий. Последними из простившихся были двое незнакомцев. В руках у них были богатые букеты полевых цветов – откуда только взяли их в середине зимы? В своих чёрных широких пальто мужчины были похожи на двух братьев-воронов. После погребения они подошли к нам с Виком. Спокойно протянули по очереди руки, и Вик их пожал.
– Здравствуй, Виктор, – улыбнулся один из них. Улыбка была светлой и приятной. Крупные белые зубы не прибавляли мужчине красоты, но он был очарователен донельзя. Вблизи им можно было дать лет по сорок пять, но выглядели они превосходно.
– Мы знакомы? – уточнил Вик.
– Заочно, – покачал второй мужчина ребром ладони. – Хочу сказать, я был тронут речью, которую ты произнёс. Но, к счастью, взрослеть тебе ещё и взрослеть, дружок.
Мы с Виком непонимающе застыли. Один индеец был предельно спокоен и достал из кармана пальто портсигар с серебряной чеканкой, а уже оттуда – узкую чёрную сигарету. Второй широко заулыбался, сложив руки на груди. Боже, вроде близнецы, а какие разные.
– Меня зовут Теодор Каллиген, – представился самый невозмутимый из них. – А этот восторженный щенок – Адам Каллиген. Мы твои дяди, Вик. Двоюродные.
– Чего?
Больше Вик не сказал ни слова. Братья переглянулись друг с другом.
– Не поверил, – кивнул Адам.
– Я его не виню, – вздохнул Теодор. – Мы кузены твоей мамы, Виктор. Едва узнали о её кончине, как вынуждены были оставить все дела и приехать сюда. Во-первых, потому что нас вызвал нотариус для оглашения завещания.
– А во-вторых, потому что, очевидно, у тебя больше никого, кроме нас, нет, – развёл руками Адам. – Но свои своих в беде не бросают и всё такое.
Я обеспокоенно коснулась запястья Вика. Он стиснул мою талию так, что кости отозвались глухой болью.
– Это… – он покачал головой. – Это очень неожиданно. Я вообще не знал, что у меня есть ещё родственники.
– Понимаем, – кивнул Теодор.
– Это непривычно, – добавил Адам. – Но поверь, дорогуша, мы как никто рады нашей встрече.
– Дел дома невпроворот, и мы редко выезжаем из родных мест. Почитай как с твоего рождения здесь не появлялись.
– То да сё, и некогда повидаться с родными. Сам знаешь, как это бывает. Откладываешь на завтра и так далее, и так далее. И всё же хорошо, что мы с тобой повидались. Как-никак, не чужие люди.
– Обстоятельства, конечно, ужасные, – недовольно покосился на близнеца Теодор, зажигая сигарету и раскуривая её. Вик поморщился.
– Но, как говорится, дурной случай приносит удачу, – продолжил Адам. – Если хочешь, заедем за тобой завтра.
– Зачем? – резко спросил Вик, исподлобья глядя то на одного, то на другого дядю.
– Чтобы вместе отправиться в нотариальную контору