— Отец мой, я ничего не знаю и не слишком верю слухам, потому что про короля многое выдумывают; но если бы даже это было правдой, так ведь мы тут ничем не поможем — он не обратит внимания на то, что о нем станут говорить. Если и есть способ, то другой.
— Какой же? — строго спросил Сухвильк.
— Знаю я этих евреев, — ответил Вержинек, — хотя им, пожалуй, следовало бы гордиться, что король из их племени выбрал себе любовницу; но я уверен, что им это будет досаднее, чем всем тем, которые за это бранят короля. Достаточно будет поговорить с Левко, чтобы узнать всю правду и, быть может, предотвратить зло. Поеду в Величку.
В тот же день вечером Вержинек был у Левко.
Последний, по обыкновению, был занят делами и счетами и тотчас же завел разговор о складе соли, находившемся в Кракове. По лицу его и расположению духа нельзя было заключить о какой-либо заботе или печали. Он очень любезно принял своего краковского гостя и старался снискать его расположение, потому что король, хотя и благоволил к Левко, но Вержинек был слишком влиятельным лицом, и было опасно вызвать его нерасположение. Поздно вечером, когда они остались одни, гость начал откровенный разговор.
— Ничего нового вы не слыхали о дочке Аарона, Эсфири?
Левко внимательно посмотрел на своего гостя.
— Об Эсфири? — воскликнул он. — Другой такой отчаянной женщины не найти среди евреев, и дай Бог, чтобы никогда подобных не было! Не вспоминайте о ней, она очень огорчает меня и всю нашу семью.
Вержинек, немного помолчав, медленно произнес:
— В городе поговаривают, будто она стала королевской любовницей.
Левко вскочил, как ужаленный, и всплеснул руками. Он стоял некоторое время, как ошеломленный, и не мог проговорить ни слова, глаза его испуганно блуждали.
— Этого не может быть! — воскликнул он. — Я для короля охотно пожертвовал бы жизнью, но этого он не мог бы пожелать, да и девушка не согласилась бы. Она сумасбродна, но горда. Про нее все можно было бы сказать, но легкомысленной она никогда не была.
— Так говорят, хотя я этому не верю, — произнес гость. — Однако, что-нибудь дало же повод к этим сплетням.
— Вы ведь знаете, что король спас ей жизнь и вспомнил о ней, — продолжал Левко, как бы погруженный в свои мысли, — да и когда я на днях с ним разговаривал, он спросил меня о ней.
При воспоминании о расспросах короля относительно Эсфири лицо его стало мрачным, брови сдвинулись.
— Вспоминал о ней, — прибавил он тише.
Левко начал ходить по комнате с беспокойным видом.
— Я этому не верю, — произнес он, — но надо будет узнать правду; завтра же поеду. Девушка не умеет лгать.
— Ну, а если б во всех этих слухах была хоть доля правды, — спросил его Вержинек, — как вы предполагаете поступить?
Еврей, скрестив руки на груди, остановился молча перед ним.
— Если б это было правдой? — повторил он взволнованно и вдруг замолчал.
Видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба: лицо попеременно то краснело, то бледнело, из груди вырывались вздохи.
Вержинек долго ждал ответа: еврей, видимо, не торопился и что-то обдумывал. Наконец, он остановился снова перед гостем.
— Трудно ответить на ваш вопрос, — начал Левко с грустной улыбкой. — Знаете ли вы, что такое вечно странствующий еврей? Помните ли вы убийства и преследования, которым еще так недавно нас всюду подвергали? Горькими слезами нам следовало бы оплакивать наш позор, если бы…
Тут он остановился и в упор посмотрел на своего собеседника.
— Я проклял бы эту девушку, — произнес Левко, — но, если она, как новая Эсфирь сможет приобрести милость короля для всего нашего народа, то не думайте, что я поколебался бы пожертвовать ею для блага своего племени! Вержинек на это ничего не ответил.
— Это было бы большим несчастием и вместе с тем большим счастьем. Эта женщина дьявольски умна; ее ум мог бы пригодиться. Она хороша, молода, король мог бы сильно к ней привязаться.
К концу речи голос Левко совсем упал, на глазах показались слезы.
— Да, женщина все может, — продолжал он, как бы разговаривая сам с собою. — Кто знает? Это было бы страшно тяжело для нас, но вы ведь слышали и читали, что мужчины отдавали свою жизнь для народа, почему же женщине не пожертвовать для него тем, что дороже жизни?
Вержинек ничего не ответил.
— Но если еще нет ничего, — воскликнул Левко, — то пусть и не будет! Я, я сам увезу ее, запру, но если это уж совершилось, я скажу ей — будь для своего народа Эсфирью, и мы простим тебе твой позор.
На следующий день они вместе отправились в Краков. Левко велел остановиться возле дома, в котором жила Эсфирь. Он не хотел ни видеться, ни советоваться с кем-либо, пока сам не переговорит с нею. С торжественным видом опекуна и судьи он вошел в комнату. Эсфирь, видевшая как он подъехал, поднялась навстречу к нему.
В ней нельзя было заметить никакого замешательства и тревоги при виде этого человека, который молча и грозно подошел к ней.
Она была одета богато и со вкусом, на лице отражались счастье и гордость. Приветствие с ее стороны было крайне холодным; она как бы догадывалась о предстоящем неприятном объяснении.
— Эсфирь! — произнес Левко каким-то деланным, не своим голосом; он знал ее еще ребенком и обыкновенно говорил с ней иначе. — Эсфирь! Я прихожу к тебе не как Левко, твой родственник и опекун, но как судья, как один из старейшин нашего рода. Скажи мне всю правду!
— Я никогда еще не унизила себя ложью, — спокойно ответила девушка, — спрашивай.
— Король… — начал Левко, пристально, глядя на нее. — Что это в городе рассказывают о тебе и о нем? Может ли это быть?
— Что рассказывают? — переспросила холодно девушка.
— Тебя называют его любовницей…
Он взглянул на нее пронизывающим взглядом; она не опустила глаз. Оба молчали, хотя, по-видимому, у девушки ответ был наготове.
— Король спас мне жизнь, — медленно произнесла она, — и он может распоряжаться этой жизнью и мной.
Из груди Левко вырвался стон.
— Так ты признаешься? — воскликнул он.
— Король полюбил меня, — говорила девушка, — а он может многое сделать для нашего народа. Я к нему почувствовала любовь и уважение.
Она опустила голову и развела руками. — Я ничего не