И в музыке тип итальянского мелоса – это «вершина-источник» (как это именуют в музыковедении): когда мелодия начинается со своей высшей точки и затем нисходит волнами, арками. Вспомните неаполитанскую тарантеллу, Санта Лючия, арию Чио-Чио-Сан и т. п.
Домашняя жизнь итальянцев, благодаря сухому и солнечному климату, протекает большей частью в открытую, на виду: все соседи вовлекаются в семейную жизнь и скандалы и ссоры обитателей своей улицы (см. фильмы неореализма), невозможны уединение и тайна, и то, что англичане называют privacy – «приватная, частная жизнь человека», интимная, куда никто не сует свой нос. Нет, итальянцы суют свои носы во все дела своих домашних, ближних и соседей…
Карнавал – самый любимый народный праздник в Италии: все люди высыпают на улицы, площади, и община может созерцать себя, всех своих членов. Напротив, Рождество божественного младенца – излюбленный праздник северных, германских народов. Он протекает в интимной домашней обстановке, освящает свой очаг. Он обогревает внутреннюю жизнь каждой семьи, благословляет ее интимность, privacy.
Германия
Попробую эскизно наметить Германский образ мира, или, применяя их термин, – Weltanschauung. Во-первых, каков тут Космос, Природа и какие идеи и ценности они подсказывают стране и народу на их бытие в истории и культуре? В сравнении с Элладой Германия – континентальная, большей частью, страна и имеет мало отношения к морю (хотя на севере, на берегах Балтийского моря, образовался знаменитый Ганзейский союз портовых городов: Гамбург, Любек, Бремен…). Но немцы – не моряки, в отличие от греков и англичан. И стихия ВОДЫ мало весома здесь среди четырех элементов. Но на уровне Психеи она многозначаща: «душа» по-немецки – Seele = «водяная», буквально «морская». И это проливает свет на ту сентиментальность, что характерна для немецкой души. И даже фашистский солдат, произведя с механическою душою экзекуцию над женщинами и детьми, мог прослезиться при виде канарейки в клетке.
Континент, стихия ЗЕМЛИ – вот что преобладает в космосе Германии. Однако Эрда, богиня Земли, мало сказательна в древней германской мифологии. Зато Локи, чей элемент – ОГОНЬ, играет там выдающуюся роль, в том числе и в сказаниях о Нибелунгах. Это активный, хитрый бог, который, благодаря своей негативной и деструктивной функции, стимулирует активность прочих, иначе инертных, элементов и божеств. Вот он уже – тот «дух отрицанья и сомненья», в любви к которому признавался и христианский Бог в «Прологе на небесах» гётевского «Фауста». В разных вариантах и ипостасях он сопровождает шествие Германского духа в истории и в культуре. Люцифер изображен как прекраснейшее из созданий Бога, его гордость, ослепительный в своей красоте, соперник Сына, – в книге «Аврора, или Утренняя заря в восхождении» Якова Бёме, философа-мистика XVII столетия. Что важно, он – не университетский, а народный мыслитель (сапожник по профессии), как впоследствии, кстати, и Людвиг Фейербах (в Германии такого рода умы устремлялись в философию, тогда как в Англии – плодить религиозные секты, как Джон Бэньян, автор тоже народной книги «Путь Паломника»).
И Мартин Лютер чувствовал дьявола столь близким и постоянно активно действующим в своей внутренней жизни существом, что однажды запустил чернильницей в темный угол комнаты, где, как ему показалось, он скрывался. Ну а уж у Гёте в «Фаусте» Мефистофель выступает как такой симпатяга: остроумный и иронический искуситель сонного германского Михеля, который иначе бы препровождал жизнь в самодовольстве и ограниченности, без усилия, повинуясь сильной гравитации низа Земли, услаждаясь шнапсом и пивом. (Очами Ницше, ненавидевшего Михеля, обрисовал я его образ тут.)
«Частица силы я, желавшей вечно зла, творившей лишь благое» – так представляется Мефистофель Фаусту при первом появлении. И далее:
Я отрицаю все – и в этом суть моя.
Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,
Годна вся эта дрянь, что на земле живет,
Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться!
Короче, все, что злом ваш брат зовет, —
Стремленье разрушать, дела и мысли злые,
Вот это все – моя стихия.
Идея ТВОРЧЕСКОГО ЗЛА нигде так не развита, как в германской мысли. И сам Бог благословляет дух отрицанья на его искусительную деятельность среди человеков:
Слаб человек: покорствуя уделу.
Он рад искать покоя, – потому
Дам беспокойного я спутника ему:
Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу!
(Пер. Н. А. Холодковского)
И вот германский вариант разрешения проблемы ТЕОДИЦЕИ – т. е. оправдания Бога за наличие, допущение Зла в мире. Оно нужно – как подстрекатель к деятельности, труду, к УРГИИ, – чтобы мог Фауст, переводя Евангелие от Иоанна, заменить «В начале было Слово» – на «В начале было Дело» (Im Anfang war die Tat). Другой вид Зла – Нужда, как стимул к труду. И в «Кольце нибелунга» Вагнера меч Зигфрида поименован «Нотунг» – от Not = «нужда». Но тут прозрачен также и индоевропейский корень – «нет», опять же принцип отрицания, негации – как начало Бытия: из Ничто – Нечто. И у германских мистиков (Мейстер Экхарт, да и Шеллинг…) Ничто, Небытие – как источная глубина в Бытии и в Боге продумывается…
Да, это интересный поворот в решении проблемы Теодицеи – и отличен от рассуждений на эту тему как в романско-католическом, так и греко-российско-православном регионах. Там подходят созерцательно, статически: взвешивают пропорции Добра и Зла, умствуют над безвинно страдающими («слезинка младенца» в провокаторских на отмщение рассуждениях Ивана Карамазова) – и не приходит в голову поставить проблему динамически, как вот это сделал протестантский германский гений УРГИИ, Труда, преобразующего и Богом сотворенный мир. «Протест» – тоже, кстати, вариант отрицанья и сомненья, «творческого зла»…
Введя принцип движения, развития в философию, Гегель смог преодолеть Кантовы антиномии, которые не переступаемы (трансцендентны) в его статическом построении. И орудием развития служит творящая ОТРИЦАТЕЛЬНОСТЬ, противоречие, понятое не как беда разуму и бытию, но как агент-автор созидания: Widerspruch, der führt = «противоречие – ведет», а не стоит на месте, как Кантово противостояние и взаимная неисповедимость трансцендентного и трансцендентального, что глядят друг на друга – как Gegen-stand = «противо-стой», как стены дома, не сдвигаясь с места, мычат и не телятся. Гегель сделал антиномию – противоречием, то есть заставил ее работать над собой, а не созерцать лишь свои непреодолимости и мелочно кантово окантовывать их и высчитывать. Он сделал антиномию субстанцией-субъектом и агентом своего собственного преодоления, переступания. У Канта –