«Нельзя полностью исключить той мысли, что Евангелие написал сам Иоанн, но большинство критиков исключает эту возможность. Одни отказываются назвать имя автора, говоря, что это какой-то христианин, писавший на греческом, живший в конце I века и принадлежавший к азиатской церкви, где во взаимном противоборстве находились различные течения еврейского мира и эллинизированного Востока; другие вспоминают „пресвитера Иоанна“, о котором говорит Папий, наконец, третьи считают, что автор имел отношение к традиции, связанной с апостолом Иоанном».
Итак, согласно некоторым экзегетам автором четвертого Евангелия был (еще раз процитируем для точности) «какой-то христианин, писавший на греческом, живший в конце I века и принадлежавший к азиатской церкви, где во взаимном противоборстве находились различные течения иудейского мира и эллинизированного Востока». Иными словами, для них речь идет о некоем интеллектуале, живущем на стыке двух культур и сочиняющем в своем кабинете произведение весьма необычное, спору нет, но не слишком связанное с тем, что на самом деле могло произойти в Палестине.
Другие вспоминают «пресвитера Иоанна» — непонятно, по какой причине, ибо ни один древний автор, даже Папий и Евсевий, по-видимому, не связывали его с этим Евангелием.
Наконец, для третьих, вероятно, самых консервативных, автор «имел отношение к традиции, связанной с апостолом Иоанном»! Он не принадлежал к самой традиции, нет! Он лишь «имел отношение» к ней. Он не имел отношения к самому апостолу, нет! Он «имел отношение» (звучит довольно смутно) к традиции, «связанной» (опять звучит не очень ясно) с апостолом Иоанном.
Здесь, конечно же, речь не идет о том, чтобы полностью отрицать личностный фактор каждого из евангелистов. Каждый из них понимал благовестие на свой лад, каждый имел свою аудиторию и каждый стремился акцентировать тот или иной аспект в учении Иисуса. Вся работа экзегетов, направленная на то, чтобы выявить эту сторону дела, совершенно законна, необходима и даже благотворна, потому что помогает нам лучше понять все аспекты Христовой жизни и вести. Я сам в какой-то мере знаю этот вопрос, потому что много лет занимался этими проблемами. Но все эта работа с самого начала никуда не годится, если мы исходим из предубеждения, не считающегося с историей: ведь с такими предпосылками нельзя адекватно оценить благую весть Христа. Мы просто будем находиться где-то в стороне, придавая значение только своим собственным интеллектуальным конструкциям.
В этой бедной Католической Церкви, с этим папой, который всегда непогрешим, все рушится, но вот, например, православные, где нет непогрешимого папы или патриарха, умеют хранить веру. Поэтому в начале экуменического перевода Библии они не преминули сделать все свои оговорки:
«В такой работе трудно уйти от необходимости некоторого выбора, и если в каких-то случаях речь идет лишь о деталях, то в других дело касается весьма принципиальных вещей, например, в вопросе подлинности того или иного новозаветного повествования. Именно в этой области высказываются точки зрения, которые православная богословская комиссия не считает возможным принять в их распространенном изложении».
Ключевое слово здесь звучит резко, но тем не менее вполне оправданно: именно «подлинность» самих новозаветных текстов ставится под сомнение, когда речь идет об их авторах.
Однако непризнание их авторства не выглядит обоснованным. Если мы проведем строгое исследование и будем исходить не из априорных философских предпосылок, а из анализа Евангелий в их историческом контексте, нам придется признать, что все эти интеллектуальные конструкции оказываются несостоятельными. Мы с удовольствием ссылаемся на работы Б. Герхардсона, в которых автор говорит о том, сколь строгой была изустная передача учений в раввинском иудаизме и раннем христианстве (456). Интересны также исследования Р. Линдси (457), Робинсона (458), Флюссера (459), Тремонтана (460) и отца Жана Карминьяка (461). Во всех этих работах возникновение Евангелий рассматривается в их иудейском контексте, и точно так же (и, на наш взгляд, очень убедительно) делает Жаклин Жено-Бисмут, которая именно Евангелие от Иоанна исследует в свете ее собственной еврейской традиции. Благодаря исключительно глубоким познаниям в области древнего иудаизма и раввинской литературы, она имеет возможность провести конкретную параллель между текстом апостола Иоанна и законами и обычаями той эпохи и, поступая таким образом, она ясно показывает, что Евангелие от Иоанна (начиная с замечаний, сделанных на еврейском языке) было написано, что называется, «по горячим следам» жизни Христа (462). «Только глубоко укоренившимися богословско-экзегетическими предрассудками можно объяснить стремление отвергнуть очевидное, причем отвергнуть с такой неистовой злобой и страстью, которые с головой выдают наличие каких-то иных мотивов, не имеющих ничего общего с интеллектуально-научными». Увы, но так и есть! Ведь иначе под угрозой окажется прекрасная университетская карьера.
В работе Франсуа Ле Керра (463), которая вышла еще позднее и с которой солидаризуется исследование Жана Кольсона (464), хорошо показано, что Евангелие от Иоанна скорее всего было написано очень рано, где-то около 50-го года (это же допускал уже Робинсон, и, наконец, эту точку зрения принял и Оскар Кульман) (465). Добавим, что один из наших лучших экзегетов пошел еще дальше: Андре Поль говорит, что почти в эту же пору римляне изобрели нечто вроде небольших «блокнотов», ставших прообразом наших будущих книг: они были гораздо удобнее свитков, которые приходилось постоянно разворачивать и сворачивать. Это очень простое изобретение было известно и в Палестине, и потому вполне возможно, что апостолы (а они, как мы помним, умели писать) постоянно заносили в такие книжки