– Но Гертруда, к счастью, жива! И нормально себя чувствует! – с вызовом заявил Новиченко-младший.
– Ей повезло, – позволила себе усмешку Вера. – Гертруда Яковлевна далеко не сразу начала принимать отраву, потребляла свои вполне безобидные старые запасы. Но вот Юлии Викторовне не повезло. Потому что одну ядовитую упаковку Гертруда Яковлевна дала на пробу Кириллу Андреевичу Лепешкину. Но его убили. И когда наш медэксперт проводил вскрытие, то обнаружил яд. А затем нашли упаковку, где остались буквально несколько крупинок.
– Это голословные обвинения! Я имею в виду мою жену! Да, она поступила нехорошо со своим любопытством! Но все остальное – это ваши придумки! – налился яростью Алексей Сергеевич.
Юлия Викторовна издала трагический всхлип.
– Ничего подобного, – спокойно отреагировала Вера. – У нас есть доказательства. Конечно, Юлия Викторовна меняла содержимое упаковок на сей раз в перчатках, так что никаких пальчиков она не оставила. Но… в коробку, где хранилась гомеопатия, упали два светлых волоса. И это волосы Юлии Викторовны. Среди вас всех она единственная блондинка.
– Я?! Единственная?! – Прозвучало это так оглушительно, что Роман аж отпрянул – словно литаврами над ухом шарахнули. – А Наталья что, не блондинка?!
– Нет, – «успокоила» следователь. – Она крашеная. А вот вы, Юлия Викторовна, натуральная. И потому именно ваши волосы мы нашли. А уж ДНК-экспертиза… – Вера развела руками, дескать, все вы люди образованные, все понимаете.
Роман мысленно хмыкнул: это в кино ДНК-экспертизу проводят по щелчку, причем в течение минут пяти, а в жизни все намного сложнее, но образованные Новиченко вряд ли сведущи до такой степени.
А дальше произошло то, чего никто не ожидал, по крайней мере Дорогин сразу сообразил, что присутствует здесь не для компании. Наталья Алексеевна, тихая и слегка перепуганная, вдруг взметнулась разъяренной тигрицей и с рыком «Ах ты, паскуда!» кинулась на Юлию Викторовну и вцепилась в ее натуральную блондинистость. Юлия Викторовна завизжала и принялась даже не отмахиваться, а отбрыкиваться. Однако натренированная физическим трудом домработница от этих отмахиваний ловко увернулась, изготовившись, судя по всему, оставить противницу лысой. Отец и сын Новиченко замерли, как парализованные, но от полного облысения их родственницу спас Дорогин, который кинулся на Наталью Алексеевну, по всем правилам рукопашного боя заломив ей руки за спину. Правда, она все ж таки успела двинуть ногой не только Юлию Викторовну, но и самого Романа.
В общем, шум, гам, бедлам… И среди всего этого раздался мощный и полный презрения голос Гертруды Яковлевны:
– Идиотка!
Глава 27
Вопли главного режиссера были слышны даже в фойе. Марта Мстиславовна остановилась около двери в зрительный зал, и тут же тяжелая дверь буквально отлетела в сторону, а следом тоже почти что вылетела Марина Дмитракова. «И не смейте являться на репетицию неподготовленной! Здесь вам не детский сад для кисейных барышень!» – неслось ей вслед.
Уж кто-кто, а Марина Дмитракова меньше всех походила на кисейную барышню. Так же, как на нее никогда не походила Марта Ружецкая. А вот на Марту Ружецкую Марина Дмитракова очень даже походила. Исполнительницы ролей, которые требовали достоинства и даже в некотором смысле величественности. Истинные героини, одним словом.
В отличие от многих актрис, которые естественным образом не терпели конкуренток и особо болезненно относились к тому, что время отодвигает их в сторону, освобождая наигранное место более молодым, Марта Мстиславовна знала и свое время, и свое место. Ей казалось не просто нелепым, но даже унизительным, когда молодых девушек играли немолодые женщины. И она дала себе зарок: с возрастом – только возрастные роли, а коли таковых не окажется или будет слишком мало, переключится на репетиторство и вокальные концерты. К счастью, у нее обнаружились изрядные педагогические таланты, а ее драматическое сопрано не поддавалось годам. И, опять-таки к счастью, переориентация театра с чистой оперетты на музыкально-драматический репертуар обеспечила значительным числом подходящих ролей, которые Ружецкая смогла позволить себе играть до семидесяти лет.
Конечно, у Марты Мстиславовны появлялись последовательницы, но именно Марину Дмитракову она с самого начала выделяла особо. Воспринимала ее как доброе воспоминание о собственной молодости. Многие, упоминая Марину Дмитракову, говорили и о Марте Ружецкой, а это было приятно.
– А ну стоять! – скомандовала Марта Мстиславовна, и Марина тут же замерла, уставившись на свою наставницу несчастными растерянными глазами. На месте Марины Аллочка Калинкина уливалась бы слезами, чего Ружецкая на работе терпеть не могла. – Пойдем со мной! – последовало даже не предложение, а приказ. – В музей пойдем.
– Но там ведь закрыто, – вяло отозвалась Марина, услышав в ответ весьма выразительное фырканье:
– Для всех закрыто, а для меня – нет! У меня есть запасные ключи.
В музее, не только плотно притворив, но и заперев дверь, Ружецкая буквально толкнула Марину в раритетное, обитое парчой кресло, которому было чуть ли не сто лет и которое Фаина Григорьевна Панюшкина даже трогать не позволяла, не то что в нем сидеть. Себе же придвинула обычный стул, где как раз и сиживала хранительница музея.
– Значит, так, дорогуша, – произнесла строго, но одновременно душевно. – В последние дни ты мне совершенно не нравишься. Ты не в голосе, ты не в образе, ты вообще похожа на рваную тряпку. Я не знаю, что там сегодня было на репетиции, но подозреваю, Волынцев тебя не убил только из страха перед тюрьмой.
Актриса Дмитракова тяжко вздохнула – причем совершенно не театрально.
– Я подозреваю, это как-то связано с убийством Кирилла Лепешкина. На всех нас его смерть подействовала, но все же…
– Он первым написал на меня положительную рецензию… я тогда еще была