– Да-да, совершенно случайно! – поспешно вторила Панюшкина.
– …услышали часть твоего разговора с Антоном Федоровичем. Вы говорили о деньгах, с которыми не знаете, что делать, потому что он умер. А умер у нас Кирилл Андреевич. Вернее, не умер, а его убили.
– И с каких пор вы стали влезать в финансовые вопросы? – Обычно добродушное (хотя порой внешне обманчиво добродушное) лицо директора стало строгим и даже в какой-то мере суровым.
– Миша! – Марта Мстиславовна тоже умела делать строгое и даже суровое лицо. Уж в скольких пьесах это было сыграно, и неизменно мастерски. (Впрочем, директор ничего не играл, совершенно искренне отреагировал.) – Мы с Фаней знаем тебя давным-давно. И знаем, что, в отличие от очень многих, ты порядочный руководитель и честный человек. Если деньги, о которых мы услышали, не имеют отношения к Лепешкину, мы с Фаней извинимся, что встреваем не в свое дело, и пойдем прочь. Но если они имеют отношение к Лепешкину, ты должен все рассказать следователю.
– Да-да! – вновь подала голос Фаина Григорьевна. – Потому что Вероч… Вера Ивановна, – поправилась она, – очень хороший следователь, и она обязательно докопается! И может случиться скандал!
– Вы считаете, что я воспользовался смертью Лепешкина и украл деньги?! – рявкнул обычно не повышающий голоса Дудник.
– Ни в коем случае! – резко воспротивилась Марта Мстиславовна. – Если ты не воровал прежде, а ты никогда не воровал, это все знают, то и почти в семьдесят лет не станешь! Но если выяснится, что какие-то деньги имеют отношение к Лепешкину, а следователь не знает… ты можешь попасть под подозрение. Потом, конечно, разберутся, Вера Ивановна, конечно, разберется, но ты ведь знаешь наш театральный мир… Обязательно что-нибудь просочится, возникнут домыслы, полетят сплетни… и не отмоешься! А у тебя прекрасная репутация!
Дудник насупился, повертел в руках очки и неожиданно воскликнул:
– А и правда! Ведь все равно надо что-то решать! – После чего принялся шарить по столу, бормоча себя под нос: – Ну я же вот здесь положил…
– Что ты ищешь, Мишенька? – осторожно спросила Фаина Григорьевна.
– Визитку этой дочери Ивана Грозного. Грозновой то есть…
– У нас есть ее номер! – хором заверили женщины и полезли за телефонами.
…Узнав, что следователь придет в театр сама, визитерши решили деликатно удалиться. Хотя, конечно, было любопытно, уж это – да, однако они помнили известное изречение, что деньги любят тишину, а деньги, так или иначе связанные с преступлением, категорически не любят чужих глаз. Они даже успели сделать пару шагов по направлению к двери, однако Дудник их резко остановил:
– Ну уж нет! Будете присутствовать. А то опять потом что-нибудь придумаете. И вообще… будете для моральной поддержки.
Ружецкая и Панюшкина переглянулись: если директор ждет моральной поддержки, причем именно от них, значит, с этим делом все слишком странно. Они послушно уселись на стулья, но уже не у приставного столика, а у стены – как бы обозначив свое место сторонних наблюдателей.
Дудник взял трубку и ткнул пальцем в экран – в цифру быстрого набора, что означало: с этим абонентом он на постоянной связи.
– Антон, ты где? – спросил директор. – А-а-а… уже вышел из театра? Ну тогда возвращайся ко мне. Да, прямо сейчас… Да, случилось… Потом объясню.
Волынцев появился довольно скоро. Тревожно взглянул на директора, с недоумением – на Ружецкую и Панюшкину, утонул в «вольтеровском» кресле, произнес настороженно:
– Так что случилось?
– Сейчас придет следователь, ей надо будет рассказать про те деньги, – мрачно сообщил Дудник.
– А-а-а?.. – Волынцев выглянул из-за высокой спинки и уставился на дам.
– Они частично в курсе, – не стал вдаваться в подробности директор, – и они правы: мы сами должны обо всем рассказать этой Грозновой, потому как если она узнает без нас…
– Да, могут возникнуть серьезные неприятности, – неожиданно очень спокойно согласился главный режиссер.
Время в ожидании следователя прошло в полном молчании. Дудник насупленно перебирал какие-то явно не интересующие его в данный момент бумаги, Волынцев сидел, сосредоточенно вперившись в собственные колени, Ружецкая и Панюшкина замерли, словно сценические манекены.
Если о появлении кого-то из сотрудников театра секретарь Анна Петровна сообщала обычно звонком внутреннего телефона, то Грознову она лично препроводила в кабинет. И даже малость потопталась на пороге, явно любопытствуя, с чего вдруг собралась такая не совсем обычная компания.
– Спасибо, Анна Петровна, – поблагодарил Дудник, и многолетняя секретарша поняла: задерживаться ей не стоит.
– Может, чай, кофе? – все же спросила она.
– Мне не надо, – ответила следователь, и Дудник махнул рукой: дескать, и всем остальным без надобности.
Грознова оглядела компанию, остановила взгляд на Ружецкой и Панюшкиной, однако, кажется, не особо удивилась.
Дудник (несмотря на свои габариты, обычно довольно подвижный) тяжело поднялся со своего кресла, направился навстречу следователю, отодвинул стул около приставного столика, приглашая присаживаться, сам опустился на стул напротив.
– Я вся внимание, уважаемые господа, – любезно улыбнулась Грознова.
Дудник с явным облегчением вздохнул, Волынцев тряхнул шевелюрой, словно сбрасывая тяжесть. Марта Мстиславовна и Фаина Григорьевна понимающе переглянулись: молодец Верочка, мгновенно разрядила обстановку.
– Мы с Антоном Федоровичем хотим вам, Вера Ивановна, сообщить, что у меня в сейфе лежат семьсот тысяч рублей, которые принадлежат Кириллу Андреевичу Лепешкину. Он их в некотором смысле оставил у меня на хранение.
– А в некотором смысле – это как? – уточнила Грознова.
– Если вы помните, в первый день мы с Антоном Федоровичем вам рассказывали, что в июне договорились с Кириллом Андреевичем о праве первого показа его пьесы. За наш театр еще походатайствовала Гертруда Яковлевна Стрекалова.
– Да-да, – с несколько странной усмешкой подтвердила следователь, – прекрасно помню.
– Так вот в августе, почти сразу после его нынешнего приезда, мы составили еще одно соглашение. Кирилл Андреевич предоставлял нам эксклюзивное право на год, а мы за это выплачиваем семьсот тысяч рублей.
– То есть в течение года ни один театр не имел бы права ставить «Дочь Ивана Грозного»? Только ваш?
Директор кивнул.
– А это выгодно?
– Боже мой, конечно! – буквально возопил из своего кресла главный режиссер. – Впереди два престижнейших театральных фестиваля! Плюс Михал Семеныч договаривается о гастролях в Москве в следующем году! С этой пьесой мы произведем фурор! Причем только мы, и никто другой! Пьеса Лепешкина!..
– Я не имею в виду выгоду для вашего театра, – перебила, впрочем, весьма мягко, следователь. – Я имею в виду: выгодно ли это было Лепешкину?
– А почему нет? Особенно, если нужна сразу приличная сумма, а Лепешкину наверняка была нужна, он квартиру в Москве обустраивал! – фыркнул Волынцев. – Отчисления от постановок в других театрах он бы получал потихоньку-полегоньку, а тут сразу семьсот тысяч!
– Причем наличными и явно без всякого