Спать пора!
Внутри, под крышей, тишина была тревожнее. В углу стоял топор, тихий и смирный. Его не тронь, и он не тронет. Очень холодное оружие.
Уголь трещал в печи, а казалось – дверь отжимают или тать в окно лезет. Дай волю фантазии – всю ночь можно под кровать заглядывать.
Но фантазии или не фантазии, а, похоже, я опять становился кому-то нужным.
Жаль.
Так, жалея себя и весь остальной мир, я продремал ночь у угасающей печи под шуршание ветра, редкие выстрелы угля и кряхтение старого больного дома.
13
Птицы летели над рощей, громко и разобиженно крича всякая свое, а вместе выходило – разор! Юлиан знал эту рощу, заброшенную, беспризорную, где деревья, стоящие хоть чего-нибудь, вырублены были давно, а оставшиеся росли дико, тесно, годно лишь для птиц и мелкого зверья, но не людей. А сейчас там были люди. Он решил было пробраться к кабине, предупредить лейтенанта, кто знает, может, дети добирают землянику, а может, и не дети, но шофер сам что-то заметил, тормознул резко, всех бросило вперед. Нельзя, нельзя останавливаться!
– Чего это? – высунулся из будки Иван рязанский.
И, отвечая, сорочьим стрекотом отозвались автоматы.
14
Стынь комнаты разбудила меня, стынь и боль – я уснул в низком, продавленном креслице, и спина мстила за небрежение.
Ничего, возьму бюллетень, перцовый пластырь на спину, аспирин внутрь. Когда-нибудь в другой раз.
Я вышел во двор. Светло и радостно: снегом запушило и крыльцо, и дорожку, и всё вокруг. Как в операционной до первого разреза.
Дорожку к угольному навесу пересекли следы. Отпечатки четкие, учебные. Я ступил поодаль и сравнил со своими. Мог и не сравнивать – не совпадают ничуть. У меня рифленая подошва сорок второго размера, а эти не человеческие даже. Подушечки и когти выглядели очень большими и какими-то неправильными.
Уж и не знаю почему: все уроки по следопытству у меня ограничивались «Лесной газетой» Бианки. Я быстро обернулся за карандашом и бумагой и, подсев на корточки, срисовал пару следов. Получилось похоже. Затем прошел по следу. Кто-то перемахнул через штакетник, метр пятнадцать, пустяк, покружил у медпункта и ушел тем же путем. Я прыгать не стал, калитка есть. Следы вели за околицу и дальше, в поле. Вот что значит иметь хату с краю. И живности-то у меня никакой, кроме Денисова П. И., а вот сподобился, навестили. Я вспомнил ночные страхи. А приспичило бы, вышел до ветру? Хорошо, чайник выкипел.
Холод пробирал глубоко, и я дрожал – куда Филиппу. Но озноб прошел быстрее, чем загудел в печи подкормленный огонь.
А после завтрака я и сам уверил себя, что никакого холода нет.
Солнце оказалось в силе, и снежок таял быстрее, чем рубль. С первым снегом всегда так. Когда я вновь вышел наружу, белый пух оставался только в тени. Даже грязи толком не получилось, мало снега.
Начал я с визита к ВэВэ. Филипп мог и ошибаться. Но увы, учителя на месте не оказалось. Убиравшая с утра баба Фрося на вопрос о здоровье проворчала «ташшит внизу» и нехотя пустила меня внутрь.
Топографическая карта по-прежнему была расстелена на столе. Я рассматривал ее без спешки, внимательно и нашел десяток синих вопросительных знаков, рассыпанных там и сям. Все они были перечеркнуты, за исключением одного – у деревни Самохатки, колыбели отечественного метростроя. Этот вопросительный знак, напротив, был обведен красным кружочком. Из-под карты выглядывал другой листок – копия лабиринта. Схема местного метро, догадался я. К схеме шариковой ручкой был пририсован Г-образный ход, и написано «15 ноября». Вчерашнее число, между прочим.
Я сложил карту и план, пригодятся, и пошел по избам.
Точнее, это были «финские дома», одноликие, как детские песочные пасхи. Зато сараюшки и погреба всяк лепил по своему нраву. Впрочем, получалось тоже схоже: криво, шатко, горбато.
Филипп оказался прав, отсутствие учителя не волновало никого. Я не был уверен, что меня вообще понимали: приоткрыв дверь, с тревогой слушали через порог, а потом с облегчением дверь захлопывали. К сокровищам я и не успевал подобраться.
Да и что за сокровища? Слова, смешные при свете дня.
Когда последние пятнышки снега истаяли, я прекратил попытки основать партию спасателей. Пустой номер. Разве водки дармовой наобещать? Не поверят, докторский оклад известен.
Мотоцикл трещал громко, истерично. Я обрадовался – вернулся учитель, и с меня спросу нет. Рано радовался – это был другой мотоцикл. С коляской. Почта приехала.
Сегодня почтальонша не стучала – ломилась в дверь конторы.
Я окликнул ее. Она метнулась ко мне, как рязанская княгиня, но я был ближе и мягче земли.
– Гонится! Гонится! – только и смогла выговорить она.
Пока я вел ее к медпункту, цепкие пальцы почтальонши промяли мое плечо до кости. Синяки жди.
Стены, занавески на окнах и валериановые капли успокоили почтальоншу. Она села на табурет.
– Кто гонится? – наконец спросил я.
– Оно… Волк… Чудище. Я ехала, вижу, у развилки стоит над кем-то… терзает… я газу прибавила, а оно за мной… стелется… Еле оторвалась.
– Спокойно, спокойно, – уговаривал я ее и себя. Глупый поросенок в соломенном домике. Почтальонша не волк, почтальоншу можно пустить. Выгнать потом трудно.
Я развел спирт водой и, как есть, теплым и противным, дал почтальонше. Та в три глотка выпила наркомовскую дозу, занюхала косточкой.
Несколько минут мы сидели молча.
– Я обратно не поеду, – твердо и трезво объявила после раздумья почтальонша. – Пусть за мной приезжают.
– Кто?
– Хоть кто. На машине. Охранник есть на почте, с ружьем, пусть и приезжает.
– Чудесно. Письмо ему напишем или телеграмму отобьем?
– Чего? – Лицо расслабилось, вышло из фокуса. Не какой-нибудь спирт, а медицинский. Ректификат.
– Того, уважаемая. Телефона-то в деревне нету. Как покрали провода во второй раз, так и нету. – Я говорил от имени всех обиженных селян. – Приезжают городские, режут провода и загоняют скупщикам краденого. А у совхоза денег на новые нет. Вас когда хватятся?
– Меня? Ах да. У меня два отгула, не скоро.
– Давайте я вас отвезу.
– Отвезете? Вы? – Она подозрительно вглядывалась в мое лицо. Скоро начнет насчет глаз, ушей и зубов справляться.
– Сядем и газанем. Я топор прихвачу.
– Ну, нет. Мне детей поднимать.
– Тогда одолжите мотоцикл, и я сам съезжу в район. На почту, в милицию.
– Мой мотоцикл?
– Да. Я ведь в некотором роде зампредседателя. Почти местная власть. – Чистая правда. Зампред отделения союза переселенцев.
Она поколебалась, но доверие докторскому халату пересилило. Или ей было наплевать.
– Берите. – Она протянула ключ. – Но как же… Он ведь на дороге?
– Обойдется.
Я надел