Решительным шагом Сергей Николаевич Гоменюк вышел из подъезда. Природа словно решила испытать на прочность нового человека. Солнце нещадно слепило, стояла жара, а восточный ветер удушливо вонял доменным газом и сыпал в глаза мелкую колючую пыль. «Оле-гу-нар-соль-скья-ер» – тут же завертелось в голове, и тут же чуть притихшая головная боль вернулась с новой силой. Саморез над правой бровью уже не вкручивали и не забивали. Его выдернули с корнем, а на его место воткнули пику отбойного молотка и со всей дури занялись демонтажом Серегиного мозга. Гоменюк закрыл глаза и остановился, его снова замутило. Но новый голос, несмотря на боль, гнал его вперед. Серега по шажочку, прикрыв глаза, шел к трамвайной остановке. Один раз замутило так, что он уже было хотел вернуться домой, но упрямство, доселе им неосознаваемое, запрещало ему совершить трусливый поступок. Подходя к трамвайной остановке, он рефлекторно посмотрел в сторону кафе «Поляна». Под пустым шатром сидел один-единственный человек. Ветер ворошил немытые космы на его склоненной влево голове. Гендальф Синий! И тут же где-то внутри новообретенного Сергея Николаевича тонким отголоском пронесся шепоток Щавеля, напоминая, что Гендальф обещал при случае угостить его водочкой. Но эта мысль была недостойна уверенного в себе человека, решительно настроившегося не бухать. Не глядя в сторону кафе, он присел на ограждение клумбы, выкрашенное в зеленый цвет, и стал ждать трамвая. Головная боль не утихала. Наоборот, чем дольше сидел Серега на палящем солнце, тем сильнее она усиливалась. Гоменюк уже чувствовал себя жидким терминатором Т-1000, которого расплавляют в печи и лишь непоколебимое программное обеспечение не позволяет ему отступить от поставленной задачи. Трамвая все не было. Серега сел на траву, колени прижал к груди, руками обхватил голову и в позе эмбриона постарался отвлечься от головной боли, рисуя себе заманчивые картины предполагаемого будущего. Вот он в белой каске, держа планшет с подколотыми актами выполненных работ, руководит действиями бригады на монтаже подкрановых балок на рудном дворе аглофабрики. Вот его фотография в газете «Вестник металлурга» с напечатанной хвалебной статьей. Вот он в загсе в черном костюме, держит за руку молодую и ослепительно красивую девушку в фате, а вокруг все хлопают, все улыбаются, и только лишь мать его утирает синим платочком слезы. Вот он с женой и детьми на собственном «Дэу Ланосе» едет летом на дачу. Вот он все с той же красавицей женой и здоровыми и умными детьми загорает на пляже в Турции.
Волшебные картины неотвратимого будущего своим великолепием все же не смогли убрать тарахтящий отбойный молоток из головы размечтавшегося Гоменюка, но сумели немного приглушить действие пневмоагрегата, как будто сам череп обложили пенопластом и обмотали целлофаном с пупырышками. Из-за этого приглушенного состояния Сергей Николаевич почти пропустил приезд трамвая. Из мира боли и фантазий его выдернул звук раздвигающейся трамвайной двери. Он открыл глаза. Перед ним красный, как сковорода в аду, на которой должно жариться все окружающее лицемерное общество, стоял ТРИНАДЦАТЫЙ трамвай и заманивал своей открытой средней пастью в отвратительно унылое путешествие, навстречу новой боли и страданиям.
Молча встав с травы и подойдя к трамваю, Щавель уставился на него ненавидящим взглядом и со всей своей пролетарской страстью харкнул в раскрытую дверь. После чего повернулся и поплелся в сторону кафе «Поляна», где, свесив влево давно не стриженную голову, с дистиллировано постным выражением лица сидел человек, умеющий держать свое слово, – Григорий Константинович Лушпа по прозвищу Гендальф Синий.