Сомов хмыкнул и прислонился к бетонной колонне.
— Хочешь правду? Я не вижу командира. Я вижу мужика на коротком поводке личных проблем.
Тишина осела между бетонными плитами, пропитала углы комнаты. Через вентиляцию сочился монотонный шум города, похожий на дыхание огромного животного.
Жилин сделал шаг навстречу. Лицо — неподвижно, как выбитое из камня. В глазах не осталось колебаний, только глухая усталость и сдерживаемая злость.
Разговор закончился ничем. Напряжение осталось висеть тяжёлым лезвием над головой. Следователь чувствовал, как затягивается удавка — команда начала выходить из-под контроля. Страх за женщину, за весь расклад уже не просто мешал думать — он душил.
Вячеслав осознал: тянуть больше нельзя. Линия обороны прогнулась, треснула, металлом под запредельной нагрузкой. Пассивность больше не спасала, а разрушала группу. Решение пришло ночью, поднялся с кровати, тихо, не потревожив подругу, взял плащ и вышел наружу. В сыром, тёмном переулке, в едком запахе плесени и горелой проводки, его ждали.
Настоящая охота началась в тот же день. Двое шестерок засветились у старого вокзала — и их тут же выследили. Без выстрелов, лишних движений. Сом с бойцами появились внезапно, и в считаные секунды оба уже лежали лицом в грязи. Один сразу завыл, второй дернулся сопротивляться, но против людей Сома это выглядело жалко. Допрашивали тут же — в старом грузовом контейнере, раскалённом солнцем, со стенами, глухо впитывающими любой звук и надежду.
Первый раскололся быстро. Второй терпел дольше, однако заговорил и он. Фразы звучали бессвязно, были явно чужими, вложенными кем-то другим: «Очищение идёт...», «Он смотрит через пепел...», «Не бойся боли, боль — это ответ...» Жилин слушал это, и холод внутри становился сильнее. То была не простая ересь, а программа. Жёстко вживлённая, выжечь которую можно только вместе с жизнью.
Сом признал, что дело пошло вперёд, молчание теперь было другим — настороженным. Даже Игорь осознал, с чем именно столкнулись. Узел начал распутываться слишком стремительно, выяснилось, что сеть намного обширнее и запутаннее, чем представлялось ранее. Нити уходили повсюду — от складов и торговых кварталов до ремонтных мастерских и храмов. Но всякий раз, когда след был близко, нить обрывалась — будто кто-то заранее заметал следы.
Допросы шли один за другим. И каждый говорил примерно одни и те же фразы, словно заученные молитвы без имени и смысла. У задержанных были одинаковые метки, татуировка круга с волнами, расходящимися наружу.
За каждой дверью ждала пустота, за каждой уликой — тупик. Сеть казалась фантомной, созданной специально, чтобы сбивать со следа. Или, хуже того, реальной, но опирающейся не на логику и связи, а на веру, которая пустила корни глубоко и прочно. Вячеслав чувствовал это кожей: на улицах уменьшилось количество случайных взоров, в витринах — отражений. Воздух стал тяжелее, прохожие осторожнее, за городом кто-то наблюдал. Некто знал, что они начали действовать.
Однажды, после очередного допроса, он остановился у зеркала в тёмном коридоре. В отражении — своё лицо. Тёмные круги под глазами, сжатый рот. А главное взгляд. Там не было победы, только тяжёлое понимание — самое плохое ещё впереди.
Действие рождает противодействие — и в Альдене ответ пришёл больно и точно. Стоило начаться арестам, а сети учуять угрозу, как противник ударил в самое слабое место. Жилин это предчувствовал каждую ночь, глядя на спящую Мию, запоминая линии её лица, тепло дыхания, тонкий запах кожи. Его усилия защитить казались всё более бесполезными. Наблюдатели у дома вдруг исчезли — и это тревожило сильнее, чем постоянное присутствие.
В тот вечер он вернулся поздно, с улицы тянуло дождём, выхлопами и пылью. Лестничная площадка была пуста и безмолвна, дверной замок цел, дверь легко поддалась. В прихожей горел свет, тусклый и неровный из-за треснувшего абажура.
Квартира встретила хаосом: перевёрнутый стол, разбитая посуда, стул валялся на боку, и на полу лежал знакомый тёмный платок, обычно завязанный на запястье Мии, разорванный чужой рукой. В воздухе стоял терпкий, едкий запах горелых трав, сухих и горьких, с металлической примесью, который Вячеслав ненавидел ещё с Вулканиса. Запах ритуала, похищения, запах, от которого холодело внутри.
Мии нигде не было: ни записок, ни следов крови — только обрывки чужого присутствия. Тот, кто ворвался сюда, знал, зачем пришёл, взял это быстро и исчез, не оставив ничего, кроме тревоги.
Внутри рухнула последняя стена. То, что раньше было операцией, мгновенно стало личной войной, жестокой и беспощадной. Жилин замер посреди комнаты, крепко сжимая край стола, будто ожидая от него ответа; сердце билось тяжело, отдаваясь в висках глухим эхом. Следователь ощущал, как время убегает, противник не оставлял шансов — он приходил и забирал.
В коридоре остались лёгкие следы от тяжёлых ботинок, грязь осела ровно, говорила о двоих или троих. Вячеслав опустился на пол, сжав голову руками, внутри сначала полыхнула ярость, а затем наступил ледяной холод и пустота. В памяти всплыли слова из бесконечных допросов: «Боль ведёт к озарению, жертва — к переходу». Раньше они звучали бессмысленным фанатизмом, но теперь стали жуткой реальностью, от которой нельзя спрятаться.
Неужели эти чёртовы фанатики готовят жертвоприношение? Жилин никогда себе не простит, если любимая погибнет на алтаре, став добычей безумцев. Сейчас это понимание болью отзывалось в груди, заставляя сжимать кулаки до белизны и искать способ остановить тех, кто уже переступил черту.
Сом появился спустя полчаса, бегло осмотрел комнату, задержал взгляд на лице Вячеслава и промолчал, только коротко и мрачно кивнул. Теперь обоим стало ясно — охота перешла на новый уровень и больше не имела ничего общего с операцией. Теперь это была личная вендетта до конца.
Война раскололась надвое — и обе её стороны ударили одновременно. В Альдене никогда не любили, когда чужие хозяйничали в их городе, хватали людей на улицах, заглядывали в архивы, задавали неудобные вопросы. И теперь, когда Гильдия начала работать жёстко и без оглядки, напряжение вспыхнуло сразу же.
Имя Вячеслава Жилина уже открыто звучало в высоких кабинетах, где до этого разбирали разве что урожай зерна или чистку каналов. Он ощущал, как вокруг него сжимается кольцо из официальных лиц и бюрократии, душившей любое движение. Приходилось сутками тонуть в бумагах, обходить кабинет за кабинетом, собирать подписи и печати, выигрывая для группы часы и минуты.
Документы у него были безупречны, не подкопаешься — устав и правила для местных были священны. Но их соблюдение не приносило уважения, только глухое раздражение и скрытую враждебность. Местная Гильдия Перевозчиков оставалась в стороне, соблюдая формальный