Так что фамилия Сюмэя была ему знакома.
Окава Сюмэй назначил ему встречу в одном из самых дорогих ресторанов тогдашнего Токио, как раз напротив сгинувшего Рокумэйкана. Он рассудил здраво, что раз барон решил финансировать правых — то и за ресторан заплатить не разорится.
И оказался совершенно прав.
Обед был накрыт во французском стиле — всего и понемногу. Барон пожевал морские гребешки, после чего попросил мыслителя прервать лекцию и прямо сказать — сколько он просит.
— Я ничего не прошу, — ответил Окава Сюмэй. — И моё тело, и моя жизнь принадлежат Японии и её императору.
— Превосходно, — ответил барон. — Я вижу, насколько вы безукоризненный патриот. Среди современной молодёжи это редкость. И я готов вам платить за то, чтобы вы убедили тех недоумков, которые к вам прислушиваются, что я такой же безукоризненный патриот, как и вы.
— А как быть, если вас начнут преследовать левые?
— А вы и для левых авторитет?
— Ну, я бы хотел объединить все патриотические силы в Японии.
— Когда объедините, — сказал барон, переходя к супу мисо, — будете получать в два раза больше.
Очень скоро Окава основал своё радикальное общество «Сакуран». Это были радикалы нового поколения, в костюмах и без драк с коммунистами. Высокоинтеллектуальная альтернатива всяким Чёрным и Зелёным Драконам, куда не стыдно заглянуть и начинающему политику, и высокопоставленному чиновнику, и студенту философского факультету, и управляющему из сети стандартных магазинов. Взгляды допускались, в принципе, любые. Главное — приходить трезвым и любить поговорить и поспорить.
Средств хватило даже на аренду типографии, где выходила серия книг теоретического направления и модный радикальный журнал «Острие меча Сакуры». Заполнить их материалом Окава Сюмэй не успевал: он пытался публиковать там стенограммы своих лекций, но становилось слишком заметно, как часто он повторяется.
Новые авторы нашлись среди других радикалов. Были это и журналисты, и отставные офицеры, и даже два буддистских монаха традиции Нитирэна: тощий, круглолицый и добродушный Ниссё и здоровяк Кита Икки, про которого вы наверняка уже где-то слышали.
10. Скандальное происшествие с посланником Иоффе
В мае 1923 года Иоффе всё-таки прибыл в Токио. Вместе с ним были его жена, сын и два секретаря: Сергей Шварсалон и Илья Левин.
Шварсалон был потомок французов из Эльзаса и пасынок поэта Вячеслава Иванова. В секретных донесениях особо подчёркивалось, что он не еврей, а просто очередной коммунист.
Про Левина в донесениях говорили, что он, кажется, состоит в ЧК. Поэтому к ним были приставлены журналист Тагути, в какой-то мере знавший русский язык, и один из упорных сторонников договора, крупный философ Сэцурэй Миякэ, который всю дорогу отвлекал Иоффе разговорами. В перехваченном донесении Иоффе выражал искреннее удивление: он ожидал, что сторонником сближения с Советским Союзом будет умеренный, но социалист, однако и взгляды, и влияние Сэцурэя скорее напоминали приснопамятного Победоносцева.
На том самом вокзале, где теперь стояли ребята и заместитель директора, его поджидала толпа тысяч на пять любопытных токийцев. Почти все они пришли по своей воле — даже у японской полиции не было достаточно агентов, чтобы организовать такую массовку.
Виконт Гото Симпэй ожидал на перроне, его охраняли четверо в штатском. Но взбудораженная толпа даже не замечала известного политика.
Сотрудники вокзала повязали ленты с приветственными иероглифами через плечо, словно выпускники или призывники. В центре зала, где фонтан, оккупированный ныне потёртыми бабушками, строился флотский духовой оркестр. А вот армия всё равно оставалась недовольна этим визитом, и музыкантов не предоставили.
В пёстрой толпе особенно ярко выделялась чёрная униформа полицейских. Они очень старались, но пока не выловили много кого из Японской антибольшевистской лиги, да и предъявить пойманным было особенно нечего. Поэтому приходилось очень бдительно охранять.
К вагону выступил из толпы пожилой японец в капитанском мундире, но без табельной катаны — получается, отставной. У него были обвислые седые усы, как у моржа, и пронзительный, как сталь, взгляд по-прежнему зорких глаз.
Когда дверь открылась и показался советский посланник, этот отставной офицер тут же шагнул навстречу и полицейские из охранения невольно положили руки на рукояти уже своих катан — мало ли что у отставника на уме?
Но старик уже говорил на дипломатическом французском с сильным японским акцентом. Было заметно, что он долго разучивал свою речь:
— Господин Иоффе! Мой сын, поручик пехоты, погиб от действий партизан в Николаевске… — отставной офицер сделал паузу, но его лицо оставалось непроницаемым. — Я полностью приветствую ваш визит, господин Иоффе, и счастлив видеть вас здесь! Я уверен, что крепкий мир и взаимовыгодное сотрудничество между нашими народами сделают невозможными подобные инциденты в будущем!
Оркестр грянул что-то абстрактно-торжественное. Иоффе заулыбался и пожал старику руку. Он вышел на перрон и помахал шляпой торжествующей толпе. Над толпой реяли растяжки с тщательно выписанными приветственными иероглифами.
Уже давно его не встречали так радостно. Советский посланник ощущал восторг толпы, словно тёплые волны, которые плескались о его кожу. Пусть и не способные исцелить, они наполняли его жизненной силой. С ней он мог перенести любую болезнь.
Он шёл вперёд и вперёд и уже ощутил прохладное дыхание из огромных залов вокзала, но тут слева и справа полетели листовки. Словно целый снегопад из тонких белых листков, покрытых диковинными иероглифами, опускался вокруг улыбавшегося Иоффе. То, что японцы освоили печать листовок, очень его позабавило.
А вот виконт Гото был смущён. В протоколе приёма не было ни слова про листовки. Что за самодеятельность! Какое счастье, что высокий гость не способен прочитать ничего из того, что там понаписано!..
Гото едва заметно подтянул к себе тростью одну из листовок и быстро её пробежал.
Его смутил уже заголовок. «Открытое предупреждение преступному Иоффе» — это совсем не то, чем приветствуют иностранного гостя. А когда виконт пробежал немыслимый текст до конца — он обращал внимание только на иероглифы, не отвлекаясь на хирагану грамматических форм, — и разглядел в самом конце, среди предателей японского народа, которых хорошо бы поскорее убить, своё собственное имя, он прямо физически ощутил, как закипает в животе возмущение.
Что эти радикалы себе позволяют? Неужели опять Чёрный Дракон или Антибольшевистская лига?.. Нет, на обороте — «Отпечатана в типографии общества “Сакуран”».
Очень странно. До сегодняшнего дня этот геостратег Окава Сюмэй казался ему безобидным городским сумасшедшим.
Кто его финансирует? Это надо выяснить. Должен быть какой-то национально мыслящий меценат. Надо с ним хорошенько поговорить