Но даже полуофициальные переговоры обещали быть тяжёлыми. Всем было ясно: как только японцы скажут: «Рыба?», Иоффе немедленно ответит: «Сахалин!»
Иоффе тем временем пытался прийти в себя на горячих источниках городка Атами. (А Ёко про это и не подозревает!) Он и вправду был к тому времени тяжело болен. После парохода так расклеился, что с трудом поднимался с кровати.
И при этом беспрерывно бурчал.
— Ни в одной стране в мире не мог бы иметь столько и таких неприятностей, как в Японии! — сказал он Симпэю Гото, когда виконт прибыл его навестить. — Видите, я не способен к вам даже спуститься.
— Уверяю вас, для меня не было сложно к вам подняться, — произнёс улыбаясь виконт. — Можете быть уверены — моя симпатия к вам совершенно искренняя.
Гото пододвинул стул и сел возле кровати.
— В симпатиях я не сомневаюсь, — продолжал Иоффе. — Почти все слои японского общества настроены ко мне дружелюбно. Каждый день я получаю письменные и устные выражения симпатии от почти всех слоёв японского общества — кроме тех, кто меня сюда и пригласил. Кроме японского правительства!
— В правительстве есть различные фракции и платформы. И я принадлежу к той, которая выступает за всяческое укрепление связей с новой Россией!
— Между тем мои представители от меня изолированы, мой багаж был отперт отмычками в отсутствие кого-либо из моих представителей и досмотрен весьма внимательно — вплоть до прочтения частных писем. После моего протеста было объявлено, что это произошло случайно, и даже началось расследование. Но я уверен, что оно не приведёт ни к чему. После японское правительство нарушило и нашу договорённость о шифрах — и трижды меняло свою позицию по этому вопросу. Окружённый стеной шпионов, я всё равно что в тюрьме — вся моя корреспонденция вскрывается и досматривается, а поэтому доходит до меня в течение четырёх-пяти дней.
— К сожалению, полиция всё ещё опасается большевистских агентов…
— Я ехал к вам по приглашению вас, бывшего лорд-мэра столицы и виднейшего сановника государства, с весьма любезными гарантиями от японского правительства — и что же я вижу? За шесть лет, что прошли после победы советской власти, мне приходилось бывать в различных странах и иметь дело с различными правительствами и их представителями. Были среди них и такие, которые признают нас и де-юре, и де-факто. Были и такие, которые признают нас только де-факто. Наконец, были и такие, которые нас вообще не признают. Скажу даже больше! Мне много раз приходилось иметь дело с уполномоченными государств, с которыми мы находились в состоянии войны. Но никогда и нигде мне не приходилось сталкиваться с таким недружелюбием, враждебностью и с такой грубой бестактностью, которые проявляет в отношении меня японское правительство. Меня не посетили даже представители Министерства иностранных дел. Я веду переговоры с вами и ещё с кем попало, а их статус так и не определён.
— Это вызвано неофициальным характером вашего визита, — сообщил виконт. — К сожалению, в этом министерстве очень сильны противники диалога с Москвой, они предпочитают говорить с Россией как победитель с побеждённой.
(«К Утиде бы тебя на пару часиков — сразу же обратно бы запросился», — мстительно подумал Симпэй Гото, но оставил эти мысли при себе.)
А Иоффе продолжал бушевать:
— Более того, у меня нет возможности даже связываться с Москвой! Шифрованная переписка просто не доходит! Как же мне вести переговоры без связи с центром?
— Вы же с самого начала выступали за ведение предельно открытой дипломатии, — осторожно напомнил виконт. — Помните, вы настаивали на максимальной гласности и детальном протоколировании? А мы с самого начала предлагали вам фиксировать только результативную часть.
— Непросто будет вести переговоры, если ваша делегация, как обычно, будет менять свою позицию от заседания к заседанию.
— Это вынужденная позиция. У нас есть много группировок, каждая лоббирует свои интересы. Вам это должно быть знакомо. У нас есть информация, что даже в отношении Японии существует течение, возглавляемое господами Красиным и Караханом, которое гораздо более уступчиво, чем линия Троцкого…
— Никаких разногласий у нас внутри группы, которая занимается дипломатической работой, не существует и существовать не может!..
— Однако советское правительство тоже не отличается постоянством. Японский народ питает глубокие симпатии к русскому народу и желает установить с ним дружеские отношения. Но ввиду пережитой Россией революции японский народ всё-таки относится к Советской России с известным чувством опасения. После революции эти чувства стали заметно улучшаться. Но заключить сейчас договор и признать Советскую Россию было бы для японского народа преждевременно… Мы долго работали с правительством Дальневосточной республики и даже достигли определённых успехов, а потом что-то случилось — и нет больше никакой Дальневосточной республики.
— Я никогда бы не стал заниматься здесь коммунистической агитацией, — устало произнёс Иоффе. — И получил на этот счёт строжайшие указания ещё в Москве. Вести пропаганду в моём положении было бы чистейшим безумием. Японской коммунистической партии мы не знаем. Её деятелей, кроме немногих, бывших в России, мы тоже не знаем. Что её история — это история предательств, расколов и провокаций, признают даже сами заслуженные её члены. К тому же мы прекрасно осведомлены о мастерстве вас, японцев, в шпионаже и «перевоплощении». Я не рискнул бы и рта раскрыть. Слишком много шансов поддаться на провокацию, которая сорвёт переговоры.
— В Японии также есть элементы, которые из чувства любви к родине боятся пропаганды русского коммунизма. Однако я могу испытывать лишь чувство жалости к таким людям, которые недостаточно уверены в себе. Добрые взаимоотношения между Японией и Россией не только служат счастью обоих народов, но также способствуют стабилизации соседнего государства — Китая — и его культурному существованию. Китай, при стабилизации правительства, служил бы в ближайшем будущем опорой для мира в Восточной Азии. А значит, и мира во всём мире!
— Пока я убедился, что все наши взаимоотношения ограничиваются полицейским надзором. Японское правительство окружило меня такой стеной шпионов, что я нахожусь всё равно что в тюрьме. Их опека не может не броситься в глаза мне, человеку, у которого за спиной опыт пятнадцатилетней революционной работы при царском режиме. Я могу сказать, что методы царской охранки были куда более совершенны даже технически.
— Опека полиции совершенно необходима для вашей