Я моргнул.
Беспомощно посмотрел ему за спину — на Гоплита, на отца Прохора… Я искал поддержки. Но наткнулся на полное непонимание.
— Фанатики хреновы! — я хотел в них плюнуть, но передумал. Много чести. — Вам преступник дороже родных. Там же Антигона, шеф! Амальтея, Афина…
— Как ты не понимаешь, кадет, — мягко, словно и не было никакого оскорбления, ответствовал Алекс. — Это чистой воды провокация.
— Горит ваш дом, шеф! Ваш ЛЮБИМЫЙ ДОМ, в котором вы прожили больше ста лет.
Мои первоиздания, — мелькнула мысль.
Мелькнула, и пропала. Что значит моя небольшая, можно сказать, скромная коллекция по сравнению с напластованиями эпох, свидетелем которых был Алекс?
Ими в нашем особняке пропитано всё: стены с старинными пожелтевшими обоями, их Алекс когда-то привёз из Парижа; текинские ковры, с развешенным поверх холодным оружием — и не какими-то новоделами, одна из сабель была подарена шефу турецким султаном Абдул-Меджидом, а длинный нож-кукри достался во время восстания сипаев, в котором шеф принимал самое горячее участие.
И это — так, мелочи.
Сам дом, сам ДУХ нашего особняка…
Я ещё раз посмотрел на Алекса и восхитился: как ему не больно?
Ты так в этом уверен, поручик? И хотя я понимаю, что это насилие над языком, всё-таки вынужден тебя попросить: РАЗУЙ ГЛАЗА.
— Святые Серафимы, — пробормотал позади Алекса отец Прохор, а потом широко, с душой размахнувшись, перекрестился.
Это его простое, и на первый взгляд незамысловатое действие натолкнуло меня…
— Если это провокация, шеф… Если это подстроил Шаман… Это значит…
Горло сдавило. В глазах сделалось темно, а в голове глухо бухнул погребальный колокол.
Значит, он там, рядом с нашим домом, — хотел сказать я.
Но Маша клятвенно заверила нас, что это не так.
Проведя простенький ритуал с картой и иголкой в качестве маятника, она сказала: Шаман уехал. В городе его нет.
— А где? — жадно вопросил шеф.
— Где надо, — отрезало жестокосердное чадо. — Скажу, когда буду уверена, что вы меня не бросите дома.
Удивительная дальновидность для девочки восьми лет. Ведь именно такую тактику и предлагала Аврора Францевна: Маша, мол, будет следить за перемещениями Шамана из дому, а она, соседка, будет звонить нам и передавать результат.
Но Маша молчала, как партизан, и только по-старушечьи поджимала губки, когда к ней начинали приставать с неуместными расспросами.
— Ведь это же не майор Котов, нет? — испуг мой начал проходить и я принялся рассуждать.
— Яша — слишком благородный человек, — кивнул Алекс. — Думаю, его кодекс чести не смог бы переломить ни один гипноз…
— Мы же решили, что это не гипноз, — перебил я.
Нетерпение брызгало из всех моих пор: хотелось срочно что-то делать, куда-то бежать, принимать меры… А не просиживать задницу на мягком диване.
— Это было неверное решение, — хладнокровно отбрил Алекс. — Я тут почитал… — и он помахал перед моим носом той самой тетрадью.
— Но что это? — отец Прохор предвосхитил мой вопрос. — Ты всё утро потратил на эту писанину, а что это такое — не говоришь.
— Рабочий дневник Платона Фёдоровича Запаскина, — торжественно изрёк шеф. — Здесь всё: эксперименты над детьми, превращение людей в зомби, и самое главное… Шаман.
Что?.. Но как?.. Почему?.. Откуда?
Все заговорили разом.
Даже Валид, крепко держа руль, развернул подвижное ухо в нашу сторону.
— Не благодарите, — ворчливо буркнула Маша, и все перевели взгляды на девочку. — Это случайно вышло. Я уже уходила, ну и решила прихватить что-нибудь, а то ведь никто мне не поверит, особенно тётенька, возьмёт и отправит обратно в детдом, а детдома нашего уже нет, и что мне тогда делать?
Прокрутив её темпераментную речь у себя в голове на медленной скорости, я спросил:
— Это было до того, как ты меня нашла, или после?
— После. Шаман привязал меня к стулу и я уснула, а Терентий меня разбудил, и тогда я стала искать и нашла вот это, — она кивком указала на тетрадь в глянцевой обложке в руках у Алекса.
Уголки обложки загибались назад, листы были истрёпаны и испещрены мелкими бисерными надписями.
— Но как ты?..
Я хотел спросить: ПОЧЕМУ она решила, что тетрадь представляет собой такую ценность? КАК у неё получилось не потерять, не забыть её где-нибудь, во время долгого путешествия домой?..
Но я не стал. Какая разница? Она это сделала и теперь мы можем узнать о нашей цели хоть что-нибудь.
А по словам Алекса — даже всё.
И всё это время мы удалялись от пожарища, от нашего дома, от девчонок, и всего, что меня связывало с Антигоной.
Опять я пообещал ей быть рядом и не пришел.
Взяв телефон негнущимися пальцами, я отстучал номер и приложил трубу к уху.
На этот раз обойдёмся без громкой.
— Шу?
— Мы не приедем.
— Я знаю. Но… Это ничего, — голос Антигоны вдруг стал тонким и ломким, как утренний ледок на поверхности лужи. — Аврора Францевна пригласила нас пожить у неё, так что передай папе…
И тут меня словно громом поразило.
Господи, как я не подумал об этом раньше?.. Антигона, Амальтея и Афина — его дочери. Он сам мне об этом говорил, и девчонки подтвердили, что прекрасно об этом знают.
И всё равно он не пожелал развернуть автобус.
Вернуться, прижать их к сердцу. Лично убедиться, что с ними всё в порядке.
Медленно подняв глаза, я посмотрел на шефа.
Тот лишь улыбнулся своей фирменной улыбкой — когда губы только чуть расходятся в стороны, а все чувства передаются через ироничный, всёпонимающий взгляд.
Наше возвращение что-то изменило бы, поручик? Куда вернее, оно привело бы в тщательно расставленную ловушку.
Никогда.
Никогда я не пойму этого человека.
И ведь я знаю, всеми печёнками чувствую: он прав.
Но должно же быть и что-то человеческое в нём, помимо холодного расчёта и инстинктивного, как амёба к теплу, стремления к справедливости?
— Стойте, — вдруг сказала Маша. — Нам надо вон туда, — и указала на ответвление дороги, ведущее через мост, на выборгскую сторону.
— Э… — конструктивно отреагировал шеф.
Но Валид, навалившись на громадную, как тележное