А затем и вовсе заявила, что требуемое Скворцовым новое расследование не имеет смысла, так как прошло уже более двух месяцев с момента аварии и сейчас любые его результаты в любом случае нельзя будет считать заслуживающими доверия.
Любой приведённый Скворцовым довод разбивался заранее заготовленными ответами. Даже идиоту понятно, кто вёл на этом заседании. Голицына была готова буквально к любому развитию событий. Каждый раз, когда отец Марины пытался как-то развернуть происходящее в свою пользу, она с лёгкостью перетягивала одеяло на себя.
Это с самого своего начала было проигранное дело. Я увидел это ещё в тот момент, когда Марина рассказала мне о его сути, и лишь убедился, когда сам Скворцов дал мне почитать материалы. Тут нельзя было выиграть. Вообще. Единственное, на что Владимир мог рассчитывать, — признать экспертизу не заслуживающей доверия и требовать удалить её материалы из дела, после чего провести дополнительное расследование. Но вариант это гиблый, по тем же самым причинам, которые уже ярко описала Голицына.
Телефон в моём кармане завибрировал как раз в тот момент, когда Елизавета, явно утомившись от тщетных попыток Скворцова хоть как-то повернуть ситуацию в свою пользу, решила пустить в ход тяжёлую артиллерию.
— Ваша честь, — она поднялась со своего места, — это уже просто смешно. Мой оппонент не может и даже не знает, каким ещё нелепым заявлением склонить дело в свою пользу. Сначала голословные обвинения. Затем эти абсурдные требования признать проведённое официальными лицами расследование сфальсифицированным. Отдельно замечу, что за ним следил лично его благородие барон Гаврилов, а я думаю, что никто не будет сомневаться в его честности и приверженности своему долгу. Как и в том, что расследование проводилось компетентными органами и полностью соответствовало процессуальным нормам. Более того, мой оппонент старательно избегает последнего оставшегося у него варианта. Он не хочет вызывать для дачи показаний своих истцов, потому что знает — после этого к их словам будет ещё меньше доверия. Любой перекрёстный допрос моментально покажет, что их показания даже потраченного на их выслушивание времени не стоит!
Голицына повернулась в сторону Скворцова.
— Я требую, чтобы истцы прекратили этот фарс и отменили свои притязания. Также прошу у суда закрыть это дело, так как даже этот, напомню, третий процесс не более чем попытка затянуть происходящее и запутать уважаемый суд, а также оказать давление на моих клиентов в медийном поле. Мой оппонент не может не понимать, насколько неприятно и раздражающе всё происходящее для их репутации. В связи с тем, что сторона истцов не может предоставить убедительных доказательств и прибегает к манёврам, искусственно затягивающим происходящее, я прошу о закрытии…
— Протестую, ваша честь! — Скворцов вскочил со своего места. — Вы не можете закрыть дело только лишь потому, что ей скучно тут находиться!
— Сядьте, — резко приказал судья, повернувшись к нему. — Ещё раз попытаетесь столь грубо прервать сторону защиты, и я буду вынужден обвинить вас в неуважении суду. Вам всё ясно?
— Да, ваша честь, — проскрежетал Скворцов, садясь обратно.
А я едва сдерживал смех. Нет, разумеется, он тоже понял, что всё это не более чем идиотский спектакль. Заявленный протест имел под собой основания, пусть и звучал весьма грубо. Но он уж точно никак не тянул на обвинение в неуважении.
Просто судья хотел уже, чтобы Голицына произнесла заключительное слово, после которого он со спокойной совестью закроет процесс и пойдёт по своим делам.
Наклонившись вперёд, я тихо позвал Скворцова.
— Владимир, просите перерыв.
Он повернулся в мою сторону, и в его глазах загорелся огонёк надежды. Чтобы ещё больше его убедить, я показал ему телефон с сообщением от Волкова.
«Готово».
Кивнув, Скворцов развернулся и вновь поднялся на ноги.
— Ваша честь, я прошу о перерыве!
Судья, видимо, ожидавший очередного протеста, вдруг запнулся. Такой просьбы он явно не ожидал.
— Перерыв? На каком основании?
— У нас появилась возможность предоставить новые улики в пользу нашей версии событий, — заявил Скворцов, произнеся заранее заготовленную фразу.
И в этот момент он уже не выглядел таким растерянным, как пятнадцать минут назад. К нему вернулись спокойствие и уверенность, коих никто не наблюдал у него с самого начала процесса.
Разумеется, Голицына не могла не заметить подобного преображения и с подозрением смотрела на нас.
— Ваша честь, никто не сообщал мне ни о каких новых уликах, — тут же сказала она.
— Конечно же, — спокойным тоном ответил Скворцов. — Мне сообщили, что мы их только что получили. Потому я и прошу о перерыве, чтобы иметь возможность представить их суду.
Судья, растерянный таким поворотом, несколько секунд смотрел на него, после чего пожал плечами.
— Суд предоставляет перерыв на тридцать минут, — заявил он и подкрепил свои слова ударом деревянного молоточка по деревянной же подставке.
— Встретимся в коридоре, — шепнул я ему и, поднявшись со своего места, двинулся в сторону выхода.
Ай Владимир, ай молодец. Так хорошо сыграть растерянного адвоката со слабой позицией — это ещё надо постараться.
Я вышел наружу вместе с другими посетителями зала и направился в сторону входа.
Волков стоял у широкой лестницы, что поднималась из холла, держал пакет то ли с какими-то сухариками, то ли с орешками. В целом мне было бы наплевать, если бы этот его образ не вызвал у меня неприятные воспоминания о встрече с Браницким в клинике. Да и сейчас меня куда больше интересовала тонкая папка, которую он держал под мышкой.
— Что? Пообедать не успел? — поинтересовался я, подходя ближе.
— Куда мне, бедному и несчастному, тратить время на обед, когда я могу насладиться спектаклем из первого ряда? — злорадно усмехнулся он и протянул мне папку. — Даже приятно было снова ощутить себя богатым, пусть и на пару часов.
— Что? Велико было искушение?
— Оставить деньги? — уточнил он, и я кивнул. — Нет. Плевать на них. Я хочу крови. Здесь все документы. Мои юристы их проверили. Поэтому ушло больше времени.
— Ну, ты её получишь, — хмыкнул я и, открыв папку, принялся проверять бумаги.
Да. Всё верно. Хотелось бы сказать «вроде»,