Бессмысленно запускаю пальцы в волосы. Это все просто не может быть правдой — но я чувствую, что Генрих не лжет.
— Ты доверяла этому парню? — в голосе Генриха нет никакой нарочитой жесткости, но я давлю порыв обхватить себя руками.
— Да. Нет… Не знаю. Но подожди… Андрей был на комбинате, так? И вы его задержали? Тогда почему было просто не поговорить? Он же как-нибудь все объяснил бы!
— Жаль, что ты не понимаешь, — мягкость в голосе Генриха пугает больше, чем если бы он кричал на меня. — Поймешь обязательно, но я боюсь, будет поздно… Соль, с опричниками разговаривать нельзя. И нет, не потому, что они как бешеные псы — они неглупы и очень, очень расчетливы. Просто расчеты у них не в нашу с тобой пользу, не в пользу таких, как мы — и не только снага-хай, а простецов вообще. У этой высшей касты свои цели и интересы, плевать они хотели на земское и прочее быдло. Убить опричника незаметно для организации невозможно. А если б я с тем говнюком заговорил, даже без давления особо, и уж тем более если бы хоть пальцем его тронул — он потом дал бы показания. Под правдоскопом, но опричному дознавателю, понимаешь? У псоглавых иммунитет, милиция их допрашивать не имеет права, может только передать их же внутренней службе. И пришили бы мне незаконное удержание, пытки и терроризм — спасибо, если не международный. Хотя неважно, одного незаконного удержания опричника достаточно, чтобы сравнять комбинат с землей — вместе со всеми, кто тут есть.
— Но подожди… хоть пальцем, говоришь… наши же с ними дрались, да и ваши тоже!
— Не путай теплое с мягким. Уличные драки, особенно для курсантов — что-то вроде опричной традиции. Им надо оттачивать боевые навыки, нюхнуть свежей живой крови. Не на хтонических же чудовищах тренироваться, в самом деле — эти могут и башку откусить, потому что их-то дознание и каторга не пугают. А городскую гопоту отоварить — милое дело. Это всем часто сходит с рук — кого не изувечат, конечно. А у нас тут другое: магия крови, уничтожение улик, незаконное проникновение. Твоего Андрея явно вслепую использовали, им кто-то сильно рискнул — его тут запросто могли пришибить, не разобравшись. Мы бы тогда не отмылись, но ему бы это уже не помогло.
— Андрей… он не мог уничтожить улики специально. Просто не мог. Его обманули, подставили…
— Возможно. Но это тем более означает, что ты не должна… нет, не так. Я не вправе тебе указывать, что ты должна и чего не должна. Скажу иначе. Если ты продолжишь любое взаимодействие с ним, это не принесет ничего, кроме проблем и потерь. И не только тебе — тем, за кого ты в ответе, тоже. Пойми, Соль, я не расист. Но опричнина вобрала в себя худшее, что есть в человеческой расе. Люди слабее прочих народов, поэтому эволюция сделала их подлыми. И эта их магия… она не про связь с первоосновами, как наша или даже друидская. Это грубый взлом эфира, грязная сила слабых, издевательство над природой вещей.
Облокачиваюсь о стол, роняю враз потяжелевшую голову на ладони. Конечно, если сказать «я не расист», то расизм уже как бы и не взаправдашний. Хорошо бы Генрих и во всем остальном врал. Не мог Мясопродукт мой Андрюха специально стереть следы! Его же самого озверевшие от ставленной крови снага чуть не прибили — зачем ему это покрывать?
Мутное что-то происходит.
— Генрих, что ты намерен делать?
— Не пороть горячку. Я недооценил Барона… вернее, эту бешеную суку, которую он вытащил из каторжной тюрьмы. Думал, они затихарятся, оставшись без того видеоархива. Но они вместо этого спутались с псоглавыми. Не ожидал, что государевы опричники не побрезгуют бандитами, но теперь расклад таков. И напрямую переть против них сейчас нельзя — плетью обуха не перешибешь. Но я слежу за каждым их шагом. Дожидаюсь момента, когда они подставятся. Не переживай, я их перемелю в фарш — когда придет время. Ты просто не лезь туда, где тебя сожрут. Держись подальше от этой трясины.
— Ладненько, попробую. Но ты же знаешь, как это бывает — трясина особо не спрашивает…
Генрих пожимает плечами. Повисает молчание — скорее усталое, чем неловкое.
Вот и как все это понимать? Андрюха… в голове не укладывается. Значит, врет Генрих? Может, он сам уничтожил улики, потому что указывали они на него? Потому что он тот самый маг крови и есть, добивается каких-то своих целей и меня приручает, чтобы использовать втемную? Снага плохо врут, но Генрих не такой, как все, он запросто обвел бы вокруг пальца и меня, и полгорода.
Однако что-то тут не сходится… На Кочке псоглавых тысячи — приграничье, как-никак, ну и аномалии. Если Генрих хотел перевалить уничтожение улик на опричника — то почему на единственного среди них, с кем я знакома и могу запросто поговорить? Назвал бы любого другого или вовсе неопознанного — и я бы никак не смогла это проверить…
От понимания, что я могу, пожалуй, и дальше доверять Генриху, с плеч как будто бетонная плита падает. Что-то я, кажется, забыла сказать… Ну да, конечно.
— Генрих, мне… очень жаль, правда. Те, кого ты потерял — они многое для тебя значили? Прими мои соболезнования.
Тяжелая, формальная фраза — но для таких ситуаций ничего лучше не придумано. Ни в моем родном мире, ни здесь.
Генрих смотрит на меня исподлобья, и я тут же подбираюсь — не перешла ли я грань? Мы… не друзья, в общем-то, и даже не факт, что союзники. Но Генрих только медленно кивает:
— Спасибо. Да, они оба были добрыми бойцами. Вита собрала в себе лучшее, что есть в людях, она была храброй, хладнокровной и хорошо просчитывала риски. Работала ради денег и возможностей, конечно, но я знал, что она не позволит себя перекупить — слишком умна для этого. А Шепелявый был из тех простых парней, настоящих воинов, которые следуют за вождем, потому что так велит социальный инстинкт; собирался жениться на хорошей девочке, любил стендап, в вечернюю школу ходил — у нас тут это обязательно. Знаю, ты нас всех держишь за бандитов, и правильно — мы и есть бандиты. И все же я пытаюсь, как умею, направить и своих ребят, и город к лучшей жизни. Но для этого нужно для начала просто выжить,