— Зря ты так, — Семёныч, как и я, смотрел вслед узкой девичьей фигурке. — Она этого не заслужила.
— Да, — я вздохнул. — Но иногда на меня находит. Хрен знает, почему.
— Потому что дурак ты, Сашхен. И не лечишься.
Семёныч залез в Хам и громко хлопнул дверцей.
Я моргнул.
Ему-то я что сделал?..
Ремингтон остался лежать на поребрике, рядом с колесом Хама. Нагнувшись, я подобрал его, любовно огладил ствол и положил в багажник.
Теперь пора разобраться с Тварью.
На Черниговской было тихо.
Вечер: студенты разошлись, да и преподаватели в это время уже дома. Притормозив, я въехал под арку, что вела внутрь учебного комплекса. Универ занимал целый квартал, здесь были даже конюшни со своей левадой — всё, как в прежние, царские ещё времена…
В лихие девяностые «олигархи» пытались оттяпать кусок немалой площади Императорской ветакадемии, но университету удалось отстоять территорию.
Лаба Чародея была в самом тёмном углу глухого, как колодец, внутреннего двора, рядом с анатомичкой и моргом для животных.
Неприметная подвальная дверь, к ней — лестница в десяток ступеней, на двери — камера. Всё, как у людей.
Держа мешок с Тварью одной рукой, я нажал кнопку звонка. В тот же момент ощутил на себе внимательный взгляд и поёжился.
Видеокамера — это электронное устройство, — в тысячный раз напомнил я себе. — Она не может испытывать эмоций.
И тем не менее: каждый раз, спускаясь в подвал Чародея, я испытывал неприятное чувство.
Я его недолюбливал. Нет, не так: несмотря на то, что я его спас, на то, что с тех пор утекло много воды и он полностью изменился, всё равно испытывал стойкую, неистребимую неприязнь.
Но бизнес есть бизнес, ничего личного.
Ни вывесок, ни каких-либо опознавательных знаков на двери не было. Думаю, никто не знал, что здесь обитает Чародей. Почти никто.
Дверь открылась бесшумно, изнутри резко пахнуло формальдегидом, и мы вошли. Глаза резануло синим светом — Чародей никогда не пренебрегал правилами асептики и гигиены, и вестимо, мы попали как раз на час кварцевания.
— Прикрой глаза,- посоветовал я Семёнычу.
— Да уж не дурак.
После того, как уехала Маша, я остро ощущал охлаждение в наших с ним отношениях. Ума не приложу, почему.
Чародея отыскали в анатомичке.
На мраморном столе с кровостоком было распластано какое-то тело — распоротым брюхом вверх, с отогнутой и пришпиленной с боков брюшной стенкой, с расширителями в грудине…
В учебнике Зоологии был чертеж лягушки в разрезе. То, что лежало у Чародея на столе, очень его напоминало.
Сам он, в клеёнчатом фартуке, в перчатках по локоть, в громадных прозрачных очках и медицинской шапочке, стоял над Тварью с портативной циркулярной пилой.
Я громко кашлянул.
Чародей обернулся, сдвинул свободной от пилы рукой очки и маску, и посмотрел на нас лучистыми голубыми глазами.
— Удачно, что ты зашел, Сашхен, — он широко улыбнулся. — Мне тут подкинули Тварь из Кронштадта.
— А, кайдзю…
Про себя я усмехнулся.
Котов тоже недолюбливает Чародея, в отрочестве — Шамана, чудом выжившего после того, как его подстрелил Аарон Вассертрум. Но всё равно вынужден пользоваться его услугами.
Также, как и я.
— Мне сказали, это ты придумал столь меткое название, — ещё шире улыбнулся Чародей.
В улыбке его было нечто от маньяка, и мне захотелось, чтобы он вновь натянул свою маску.
— Это ещё что, — подал голос Семёныч. — Сдаётся мне, сейчас Сашхен притащил нечто поинтереснее, чем кайдзю.
Глава 13
И только подъезжая к дому, я успокоилась.
Сначала, конечно, хреново было. Слёзы мешали видеть дорогу, и когда я чуть не угодила под машину — во второй раз — я подумала: хватит.
Но сначала… Сначала мне было всё равно. Даже наоборот. Мечтала: вот попаду в аварию, Сашхен тогда попрыгает.
Потом я остановилась… Ну, после того, как получила под коленки бампером Бэхи и прокатилась по её капоту, оставив красивую такую вмятину…
Водитель пытался возбухать, но я ТАК на него посмотрела, что он месяц на девушек смотреть не будет, и детям своим запретит…
Так вот: ЕСЛИ я попаду в аварию, хуже будет в первую очередь мне.
И если я буду продолжать в том же духе, это и будет самым, что ни на есть, доказательством, что я дурочка малолетняя.
Нет уж, спасибо большое. Надо быть взрослой. Надо вести себя так, чтобы никто ничего не заметил. Чтобы Сашхен ничего не заметил.
И я успокоилась.
Солнце клонилось к вечеру, ролики — вжих, вжих по асфальту, машины гудят, а мне хоть бы что.
Вычеркну его из своей жизни, да-да-да. Ему назло.
Дома было пусто.
Повезло: Ави ещё у себя в институте, и объясняться с ней можно не сейчас, а потом. Есть, правда, одно дело, которое откладывать никак нельзя…
Но сначала — в душ.
Вода с меня текла совсем грязная. Коричневые, красные, чёрные потоки убегали в слив, а я включила воду погорячее, и вдруг, неожиданно, разревелась.
Разверзлись, в общем, хляби небесные.
Но лучше сейчас, пока никто не видит.
Зеркало заволокло паром, и когда я протёрла его ладошкой, чуть не заорала: на меня смотрела незнакомая девица с коротким белым ёжиком, с красными глазищами и опухшими от слёз щеками.
Ну не привыкла я ещё к новому луку. И ещё это кольцо в носу… Знаете, как мешает? Но я его ни за что не сниму. Привыкну, не в первый раз. Главное, Сашхена оно бесит, а мне только того и надо.
Стоп. Я же вычеркнула его из жизни. Но всё равно! Раз его бесит — буду носить.
Приодевшись в чистое и глубоко вздохнув, я пошла исполнять то, что должно быть исполнено.
Дверь была плотно закрыта, и как вежливый человек, я постучала.
Тишина.
Ну, не совсем тишина. Я слышала, как он там пыхтит, и когтями по деревянному полу клацает, но открывать не спешит — характер выдерживает.
— Рамзес, миленький, это я.
Знает он прекрасно, что это я. Пыхтеть стал громче.
— А я тебя в салон записала… — нифига я не записывала. Забыла нафиг. — К твоей любимой Наташке. Всё включено: и