Сенека находил слова утешения, которые бы не дали Полибию впасть в отчаяние: «Сильно страдая, ты себя истязаешь, а покойнику нет от этого пользы. Кто умен, со слезами провожает покойника на кладбище, но, предав его земле, изгоняет из сердца скорбь»… Не мешало также напомнить, что все люди смертны, каждому живущему на земле уготована та же участь, и это приходится воспринимать как неизбежность, должное.
После такого вступления Сенека перешёл к… лести. Манлий говорил, что римляне ценят Полибия как хорошего переводчика произведений греческих авторов на латынь. Благодаря его усердию в Риме читают поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея», в Греции – «Энеиду» Вергилия. Факт, который непозволительно оставить без внимания!
Слова, походящие к случаю, ложатся на лист, будто сами собой: «Благодарные римляне знают Полибия как великого поэта. А поэт – существо возвышенное, крылатое и священное; и он может творить, когда сделается вдохновенным и исступлённым, и не будет в нём более рассудка. Ради того бог и отнимает у поэтов рассудок и делает своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишённые рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подаёт свой голос». Но если мысли поэта будут всецело заняты горем, как же общаться с богами?
После напора лести Сенека приступил к изложению «скрытой» сути, способной вызвать сострадание уже к нему, ссыльному сенатору. При этом использовал приём, выраженный в сочувствии к Полибию как бывшему рабу, наделённому безграничным доверием императора, своего господина: «…Ты неблагодарен к судьбе, если при жизни любимого императора позволяешь себе предаваться собственному горю. Если он жив и невредим, то ты ничего и никого не потерял и обязан не плакать, но радоваться. Если слёзы начнут застилать твои глаза, возведи их на императора – и они высохнут от созерцания столь светлого и славного существа… Будем надеяться, что его участь позволит исцелить род человеческий, уже больной и заражённый! Упорядочить и восстановить всё то, что разрушено безумием предыдущего властителя Рима. Из всех наделённых властью лиц, он – единственный, кто, как мне кажется, полагает дружбу полезной, но в ещё большей мере желанной… Пусть во веки веков сияет эта звезда, которая озарила мир, сползающий в бездну, погрязающий во мраке».
Прежде чем завершить послание, Сенека задумался. Он понимал, что словами о своём душевном и физическом состоянии стремился разжалобить ледяное сердце императора. Но, с другой стороны, он ни в чём не виноват! Разве не унизительно тогда просить тирана о помиловании? Что подумают его друзья? С этим настроением он завершил послание:
«Я написал тебе всё это в твоё утешение, хотя нахожусь в тревожном и подавленном настроении духа. Если моё письмо не произведет на тебя впечатления, и мои утешения покажутся малодейственными, подумай, что я в таком настроении, что мне трудно утешать других. Ведь я окружён несчастиями, и даже латинская речь с трудом повинуется мне, так как мой слух ежечасно оскорбляется наречиями варварских языков, неприятных даже для тех из варваров, которые хоть немного цивилизовались».
На следующий день Луций передал «Утешение Полибию» префекту, и с этого момента время для него словно остановилось…
День за днём, месяц за месяцем Сенека терпеливо ждал реакции из Рима, в то же время осознавая, что совершил «глупый шаг». Уверенность в положительном исходе замысла таяла с каждым кораблём, заходящим на остров. Ответа не последовало! Взамен росла встревоженность за собственную жизнь, поскольку прошение могло вызвать гнев Клавдия. Сенека начал невольно припоминать слова послания, находил фразы, способные обратиться ему же во вред. Ведь написано в угнетённом состоянии! Если письмо попадёт в руки недоброжелателей Полибия, они воспримут обращение к императору, как захотят, во вред Сенеке. Появилась бессонница, вредившая здоровью. Тревога возрастала…
Иногда в душе спокойствие восстанавливалось. Внутренний голос убеждал: «Ничего страшного не случилось! Я всё сделал правильно! Почему я должен отказываться от надежды на милосердие Клавдия? Ведь человек с благодарностью принимает дары Фортуны, хотя знает, что в любой миг может всё измениться…»
* * *
Фортуна и на этот раз не соблаговолила Сенеке Младшему. Так случилось, но «утешение» осталось без каких-либо последствий. Вероятнее всего, префект Манлий нашёл возможность, чтобы передать его в руки Полибию. А дальше секретарь прочитал и отложил в сторону, на время, чтобы подумать о возможных последствиях. Размышлял, зачем связываться «с врагом императора», к судьбе которого имела отношение Мессалина? Но если предположить, что Полибий всё-таки доложил императору о просьбу ссыльного сенатора, получалось, Клавдий отказался что-либо изменять. Или, вернее всего, Полибий ничего не успел предпринять в этом смысле, так как его обвинили в государственной измене и казнили, как позже выяснилось, по оговору Мессалины.
Весть о смерти Полибия привела Сенеку в отчаяние. Ему нездобровать, если письмо попало к мстительной супруге императора. Следующие четыре года бывший сенатор провёл в удручённом состоянии до того дня, когда из Рима пришла новость о смерти Мессалины.
Глава двадцать первая
Заговор Мессалины
В начале седьмой зимы пребывания Луция Сенеки на Корсике брат Новат передал с оказией вещи и книги, какие он просил. Среди сочинений Аристотеля запрятал письмо с подробностями о последних событиях при дворе императора…
Супруга императора понудила любовника Гая Силия добиваться развода с женой, хотя достойная уважения римлянка поводов не давала. Когда Силий спросил, для чего это Мессалине нужно, услышал, что она хочет выйти за него замуж.
– Но это невозможно при живом Клавдии! – изумился любовник, а Мессалина успокоила его, посвятив в свой замысел.
Дескать, сначала Силий подписывает документ, равносильный брачному контракту, что он женится на Мессалине. Тем временем она сохраняет официальный статус супруги императора, чтобы исподволь подготовить их бракосочетание таким образом, чтобы сам Клавдий да и римляне не догадывались ни о чём. Боясь ответственности, любовник вначале устрашился последствий и отказался от участия, но Мессалина успокоила, обнадёжив, что «всё берёт на себя».
Мессалина действовала в пределах действующих законов, понимая, что любое нарушение с её стороны смертельно опасно. Она подкупила лояльных сенаторов, предложив выступить в Сенате с дополнениями в римское право. С их участием обсуждался странный законопроект, позволяющий замужним женщинам из знатных римских семей «иметь добавочного мужчину, если муж не справляется с супружескими обязанностями». По сути, предлагалось законное проживание «дополнительного мужа» в чужом супружеском