— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Климов уже заснул, вернее провалился в сон, не успев дочитать свежий номер газеты, как в дверь позвонили — и раз, и другой, и третий…
«Кажись, по мою душу, — остро кольнула мысль. — Не рано ли? Мне еще и сорока нет». Он мгновенно натянул спортивные штаны, вытащил из кобуры пистолет, прошел в коридор и, прижавшись спиной к стене, бодро спросил:
— Кто там?
— Климов, открой! — раздался истерический женский вопль.
Климов распахнул дверь и увидел перекошенное от боли, будто ее только что ударили, лицо Татьяны Благонравовой.
— Что с тобой?
— Климов!.. — не договорив, Татьяна бросилась ему на шею и разрыдалась. — Прости меня! Прости…
— За что?
— Я испугалась, думала: беда!
— С кем?
— С тобой!
— Успокойся. Живой я и невредимый, — сказал Климов, начиная догадываться, что произошло. Он захлопнул дверь, спрятал пистолет в тумбочку и помог Татьяне раздеться — снять плащ, и… замер, с изумлением взирая на представившуюся картину: девочка была, можно сказать, голая, в одной комбинации, сквозь которую явственно просвечивались женские прелести — крепкие упругие груди с коричневыми сосками и черный треугольник лобка.
— Ты что, с верхней полки свалилась? — Климов от удивления попятился. — Или тебя изнасиловали?
— Вроде того. — Татьяна с неменьшим удивлением посмотрела на себя в зеркало, ахнула и, прикрыв ладонями груди, скрылась в ванной.
Климов бросил на стул плащ и прошел на кухню. Когда появилась Татьяна, аккуратно причесанная, в его халате, который ей был немножечко велик, но все еще трогательно застенчивая и смущенная, он пил водку, закусывая маринованными огурцами.
— Садись, — сказал Климов, указывая на стул. — Выпей и расскажи, что с тобой приключилось.
— Хорошо, — кивнула Татьяна. — Только ты постарайся меня понять.
— Постараюсь.
Татьяна маленькими глоточками выпила полстакана водки, — рюмок в доме не было, — сделала себе бутерброд с колбасой и, прикончив его, сказала:
— Климов, иногда, чтобы понять, что ты вляпалась в дерьмо, нужно сперва на это дерьмо наступить.
— А обойти его нельзя?
— А оно под снегом, его не видно.
— Замаскировано, значит.
— Да.
— Ну и когда ты в это дерьмо вляпалась?
— Сегодня. Час назад мне позвонил Можейко. Мы с ним поболтали о том, о сем, а потом, в конце разговора, он неожиданно спросил: не была ли я у тебя в гостях… Я сказала, что была, что мы однажды заезжали к тебе и пили чай…
— И тогда он поинтересовался моим адресом, так?
— Так, — кивнула Татьяна. — И мне стало плохо, я испугалась за тебя, подумала…
— А подумав, бросилась меня спасать, — закончил за собеседницу Климов. — Так?
— Не иронизируй. Если бы ты знал, что такое любовь…
— Эмоции оставь на закуску, — повысил голос Климов. Он закурил и уставился в темноту окна. — Хорошо. Допустим, ты меня любишь. Я говорю: «допустим», потому что не понимаю, как можно одновременно любить человека и делать ему гадости, то есть убивать его ответное чувство. Как?
— Я тебе уже однажды пыталась это объяснить, — сухо проговорила Татьяна, — но…
— Ты закатила мне истерику, — возразил Климов. — Почему?
— Потому что уже было поздно, Климов. Мне уже и без тебя все объяснили.
— Кто?
— Можейко.
— И что он тебе наговорил?
— Что ты и твой зам Смородкин давно мышей не ловите, вам бы только выпить и пожрать, а чтобы этой выпивки и жратвы было вдоволь, связались со Скоковым — на него работаете, а на МУР и прокуратуру наплевали, растерли и давно забыли.
Климов сжал кулаки, задыхаясь от злости и негодования, чуть не гаркнул во все горло: «И ты, сука, могла в такое поверить?» — но сдержал себя, выпил водки и подумал, что трижды прав Скоков, когда говорил ему, дураку: «Прежде чем с врагом бороться, надо изучить его сильные и слабые стороны, недооценить противника — значит, проиграть».
Климов растерянно посмотрел на Татьяну, увидел в ее мученически блестевших расширенных зрачках почти физическое страдание и боль, и ему стало неловко и стыдно: ведь он мог протянуть ей руку, когда она споткнулась и грохнулась о камни, но не протянул, ибо думал только о себе и своих делах — о полковничьих погонах, которые, как оказалось, ему и на хрен не нужны, и совершенно забыл об окружавших его людях — о Смородкине, незаметно и безропотно тянувшем свою трудную лямку, вот об этой женщине, вляпавшейся в дерьмо…
«За все надо платить». Климов молча выругался и раздраженно спросил:
— Ты с ним спала?
— Да.
— Где вы встречались?
— У него есть конспиративная квартира в районе Маросейки. Он как-то затащил меня туда, ну я и не смогла отказать — человек все-таки на работу устроил, консультировал, советовал…
— Вы до сих пор встречаетесь?
Татьяна утвердительно кивнула.
— Я теперь, Климов, выражаясь твоим языком, шлюха на компромате.
— На чем же он тебя держит?
— А он, сволочь, наши упражнения на видео записал. У него в спальне трехрожковая люстра…
— Понятно, — сказал Климов. — И долго это будет продолжаться?
— Пока я его не посажу.
— Здесь наши с тобой желания совпадают. — Климов поставил на газ чайник. — А каким образом ты хочешь это осуществить? Есть план?
— Квартира служит ему не только для любовных утех, но и для деловых встреч. Я научилась пользоваться аппаратурой — записываю. Когда материал потянет лет на десять-пятнадцать, я запущу его в производство.
Климов изумленно вскинул брови и посмотрел на Татьяну так, как обычно смотрят на редкого, доселе невиданного зверька.
— Кто тебя научил пользоваться аппаратурой?
— Яша Колберг.
Такой оплеухи Климов не выдержал — налил себе еще полстакана водки.
— Где вы познакомились?
— Мы занимаемся с ним в одной группе на юридическом факультете МГУ. — Татьяна мстительно улыбнулась. — После трагической гибели его жены мы с девчонками частенько забегали к нему домой — помогали по хозяйству… Дружили. Делились планами на будущее… Когда Можейко устроил меня в прокуратуру и стал домогаться, я рассказала об этом Яшке, предварительно взяв с него слово, что он будет держать язык за зубами.
Климов вспомнил, как лихо Яша расправился со своим братом — заставил повеситься, узнав, что тот, связавшись с ворьем, ограбил банк, а затем предпринял еще и покушение на его, Яшкину, жизнь, и, вспомнив, подумал, что нечто подобное Яков может запросто устроить и с Можейко. И не потому, что кровожаден, не потому, что не верит в Божью кару или там в наше демократическое правосудие, нет, он просто считает, что за кровь человек должен расплачиваться кровью. Как в Сицилии. И Климов, который частенько вызволял Яшку из мелких и крупных передряг, зачастую так к нему и обращался: