Эти веселые разговоры и нараставшая в Москве с каждым днем тревожность привели меня к мысли отправить Наташу, Аглаю и Митяя в Цюрих – по всем признакам в Москве без большой стрельбы не обойдется, так что лучше уж пусть побудут там. Однако все трое встали на дыбы – Наташа заявила, что она связная и уехать никак не может, Аглая не готова была просто так отдать Терентия Ираиде, а Митяй просто уперся рогом, не желая уезжать «на самом интересном месте».
Плюнув, я запретил им вылезать дальше километра от Сокольников, уповая на то, что на ипподроме и просеках баррикады строить точно не будут.
Матрос не без помощи Наташи и участия Ян Цзюмина быстро поправлялся после ранения, и я покамест пристроил его лаборантом к Лебедеву и подумывал насчет того, чтобы определить в телохранители. И вообще, мой дом – моя крепость, квартира – это хорошо, но где тут забор в три метра? Где бункер? Где, в конце концов, пулеметная вышка?
Аристовы, у которых мы арендовали дачу, уже второй год подряд проводили лето в Ялте, и я написал им с предложением выкупить участок, ну и закинул такие же вопросы хозяевам соседних дач и начал думать, как должен выглядеть дом моей мечты.
* * *
– Да ладно, никто не узнает! Скажем, на Яузу ушли, к вечеру вернемся!
Сидеть в Сокольниках, когда в городе творятся такие дела, было невозможно, и Митька, презрев запрет, выбрался с Лятошинским в училище Фидлера рядом с Чистыми прудами – центр притяжения передовой молодежи. Тамошние реалисты еще весной образовали комитет и теперь сами решали, кого пускать в здание, а кого нет, отчего здесь уже который день подряд шли митинги.
Было страшно интересно. Вернее, интересно и страшновато. Митька не боялся, что влетит от Михал Дмитрича, знал на что шел, но вот оказаться в самой гуще революционеров, готовых прямо хоть сей секунд в бой с самодержавием, было стремно, не отпускало тянущее чувство в животе, как перед прыжком с обрыва в речку.
– Товарищи! Не следует отказываться от образования отряда или откладывать его образование под предлогом отсутствия оружия, – вещал с трибуны очередной оратор, с виду гимназист с едва пробившимися усиками, отмахивая для убедительности рукой. – Даже при отсутствии оружия, даже при личной неспособности к борьбе каждый из нас может принести громадную пользу восстанию, было бы желание работать!
Лятошинский пнул Митяя и показал на одетого с претензией человечка, что-то черкавшего карандашом в книжечке.
– Шпик небось, ораторов переписывает.
А говорящий все не унимался.
– Нельзя забывать, что лозунг восстания уже дан, восстание уже начато! Упуская сегодня удобный случай, мы оказываемся виновными в непростительной бездеятельности и пассивности, а это позор для всякого, кто стремится к свободе не на словах, а на деле! Решительность, энергия, немедленное использование всякого подходящего момента – таков сегодня первейший долг революционера!
– Москва большая, откуда сил на нее взять? – перебил его скептический голос из зала.
Митька присмотрелся – это явно был человек постарше, лет двадцати или двадцати двух, с гладкой бородкой – не поймешь, то ли недостаточный студент, то ли зажиточный мастеровой.
– За нами поднимется весь народ, и мы сметем самодержавие! – припечатал взмахом руки гимназист под одобрительное гудение зала, четверть которого составляли курсистки и гимназистки.
– Народ – это хорошо, но в городе две гренадерские дивизии, тридцать тысяч солдат! – гнул свое бородатый.
– Разагитируем! Желающие отправиться в казармы могут записываться в комитете на втором этаже!
– А подкрепления привезут? Гвардию из Питера? – на неверующего уже начали шикать, по залу поплыли шепотки: «Провокатор!»
– Дружинники железнодорожных мастерских захватят вокзалы, чем предотвратят доставку войск!
Бородатый только махнул рукой и пошел пробиваться на выход, следом за ним вышло еще несколько человек.
Революционные речи, наэлектризованное собрание, присутствие девушек и общий энтузиазм будоражили кровь, и Петька предложил проверить, куда делся бородатый «провокатор». Они с Митяем вывалились из зала в предвкушении погони, поимки, разоблачения и лавров от революционных товарищей, но делся он совсем недалеко – стоял тут же в коридоре у окна и о чем-то резко говорил с десятком реалистов, студентов и гимназистов. Где-то внизу пели «Марсельезу», чуть подальше еще одна группа передовой молодежи, озираясь и напуская на себя таинственность, хвасталась револьверами и спорила, какой лучше.
Ребята было сунулись посмотреть, но в аудитории раздался гомон, распахнулись двери, выскочил писавший в книжечку, ему вслед раздалось: «Держи шпика!» – и повалила толпа. Пока Митька соображал, что делать, Лятошинский рванул наперерез и успел поставить подножку. Тип грохнулся, на него тут же насели и под девичий визг скрутили.
Из соседней комнаты появился молодой человек с решительным взглядом серых глаз.
– В чем дело? – по тому, как он задавал вопросы, вернее, даже по тому, как на них отвечали, стало ясно, что это кто-то из руководителей.
– Шпика поймали! – загомонила молодежь.
– Кто таков? – сероглазый подошел к пойманному.
– Репортер, – ответил тот, пытаясь выпутаться из державших его рук. – В «Московском листке» служил, сейчас на «Известия» работаю. Да пустите же!
– Отпустите, никуда он не денется.
– Благодарю, – репортер принялся приводить в порядок раздерганную и помятую одежду и продолжил объяснения: – Можете справиться у господ Гиляровского и Дорошевича, они знают меня лично.
Дальше смотреть было уже не интересно, и только что гордившийся перед девчонками ловкой подножкой Лятошинский предпочел отойти в сторону, где на дверь соседнего класса вешали бумажку «Штаб восстания» и куда, закончив с репортером, двинулся сероглазый, но остановился на полпути.
– Надо, товарищи, какой-нибудь караул на входе организовать и проверять приходящих, а то черт знает что такое – мы восстание готовим, а тут кто ни попадя шляется! – он откинул прядь волос с высокого лба, и Митяй успел заметить, что на мизинце не хватает одной фаланги.
– И срочно печатать прокламации о переводе всеобщей забастовки в вооруженное восстание, печатать везде, где только можно, и распространять как можно шире.
– Вы бы лучше штаб перенесли, – подошел от окна бородатый, – тут же от Покровских казарм пять минут бегом! На Пресню, что ли, под защиту дружин.
– Сами разберемся, – неприязненно зыркнул сероглазый, но снизошел до объяснений: – Тут связь лучше.
– Ага, через полчаса обо всем будет известно в градоначальстве. Не удивлюсь, если уже сегодня Дубасов объявит город на положении чрезвычайной охраны.
До Сокольников Митька добрался уже в сумерках и, разумеется, получил втык и требование рассказать, где был и что видел.
– Да сколько там в казарме войск! – выпалил Митяй,