В ответ Болдырев поведал о последних новостях с Дальнего Востока – позиции у Мукдена стоят незыблемы, Собко клепает еще два бронепоезда, остатки первой и второй Тихоокеанских эскадр спешно ремонтируются и готовятся к выходу в море, как только залив Петра Великого освободится ото льда. Японцы, несмотря на успехи флота, уже озабочены изысканием средств на ремонт побитых кораблей и даже на уголь, ресурсы на исходе. Их войска в Маньчжурии тоже требуют немалых расходов, снабжение идет через захваченный порт Дальний, но много сил отнимает охрана железной дороги – сменивший Куропаткина Линевич наладил беспокоящие рейды, в которые ходят небольшими отрядами и время от времени даже ухитряются повредить рельсы.
А вот известие, что перед увольнением от должности наместника Алексеев успел произвести Медведника в «прапорщики военного времени», меня развеселило. Простота нравов необычайная – приказ был опубликован в газетах с указанием фамилии и прочих данных, это на партизанского-то командира, действующего в тылу противника, хорошо хоть адрес не написали и как папу-маму зовут.
Болдырев прямо в затылке зачесал, когда я это ему выдал, вот смех и грех, ей-богу – подполье понимает в конспирации больше, чем военная разведка.
Лавр, надо сказать, действиями Егора был весьма воодушевлен – располагая примерно тысячей бойцов, тот сумел-таки устроить желтолицым небо с овчинку, так что японцы предпочли не высовываться, а засесть в нескольких ключевых пунктах, контролируя лишь их округу и пару основных дорог. Да и газеты раздувают историю о геройском прапорщике, чуть ли не в одиночку отстоявшем Сахалин, – я так понимаю, с подачи Алексеева, которому был нужен эффектный аккорд при отставке.
В поезде из Наташи как будто выпустили воздух – нервное напряжение последних дней отпустило, и она тряпочкой сложилась в угол дивана, предоставив мне общение с внешним миром. Эх, черт, надо было Собко заказать корней женьшеня, элеутерококка и родиолы, понаделать тонизирующих настоек, сейчас бы очень кстати пришлось.
Наташа вяло и молча реагировала на мою суету вокруг нее, изредка слабо улыбаясь, и лишь когда я уложил ее спать и подоткнул одеяло, прошептала: «В Сокольники хочу, там хорошо», – и тут же уснула.
А ведь точно, там хорошо, надо будет узнать, можно ли выкупить там участок.
* * *
По приезде в Москву встретившие нас Ираида и Аглая огорошили сообщением, что у нас «постоялец» – списанный после ранения матрос-тихоокеанец, которого Митька сейчас утащил на каток, я так понимаю, похвастаться друзьям и подругам.
Вернулись они где-то через час, когда мы уже разобрали вещи, и явлением этим я был весьма впечатлен – здоровенный мореман носил бескозырку и… кожаную куртку, в распахнутом вороте которой гордо торчал тельник, не хватало лишь маузера и пулеметных лент. Я, грешным делом, подумал про еще одного попаданца-прогрессора, но все оказалось проще – это была неофициальная униформа «броневиков», то бишь экипажей блиндированных поездов, которую они переняли у паровозных бригад. Да и то внутри железного вагона, среди оружейной смазки, копоти, порохового дыма, какая еще одежка выдержит лучше?
Терентий Жекулин и ростом походил на Собко, и прибыл от него с рекомендательным письмом – именно поэтому знавший Василия Петровича Митяй и распорядился оставить его в доме до нашего приезда. Настороженные поначалу девушки вняли Митькиному заверению, что Собко плохого человека не пошлет, и принялись наперебой обхаживать ранетого героя, к тому же грамотного и образованного «молодого специалиста». Были у Терентия за плечами четыре класса городского училища, флотская школа гальванеров и служба в качестве корабельного повелителя электричества, а еще его сильно интересовало радиодело, и он перешел было на искровую станцию, как поступила команда о переводе в экипаж бронепоезда. Ремонтные мощности во Владивостоке были слабоваты, поэтому резонно решили не возиться с кораблями, которые невозможно привести в порядок до открытия навигации, а пушки и матросов с них обратить либо на усиление эскадры, либо на комплектацию бронепоездов.
Собко крякнул, но сумел вписать тяжелые орудия в железнодорожные габариты, а Терентий, как и прочие «броневики», принял участие в достройке, где и познакомился с Васей.
За внимание Жекулина разгорелась настоящая борьба – незамужние кухарка и горничная видели в нем весьма перспективную пару, а Митяй алчно интересовался войной, так что до обеда гальванер помогал нашим девушкам, а после окончания уроков в реальном училище попадал в лапы Митяя.
Вот и сейчас они сидели в гостиной, один заканчивал уроки, а второй просматривал газеты.
Дочитав, Терентий сложил вчерашнее «Русское слово» и машинально потянулся оторвать край на самокрутку, но спохватился и полез за папиросами.
– Так-то вот, брат, мой корабль забунтовал, Черноморского флота эскадренный броненосец «Три святителя», – сообщил он Митяю, чиркнул спичкой, затянулся и выпустил облако дыма.
– Так вы же тихоокеанец?
– Ага, артист погорелого театра. Служил в Севастополе, потом в школу гальванеров, из школы в Порт-Артур, из Артура во Владивосток, из Владивостока на бронепоезд. Матрос, прости господи, по рельсам катаюсь.
– А лучше где? – оторвался от уроков прилежный ученик.
– На корабле тебя укачивает, а на поезде лишь покачивает, опять же, на поезде никакой возможности утопнуть нету. И когда бронепоезд первый выстрел делает, то малость откатывается, буферами лязгает, как бы устраивается, а не прет вперед. И бегает сильно быстрее, чем противник – а на воде, пока от супостата оторвешься, полдня пройти может.
– Терентий Михайлович, свежие газеты принесли, вот, – Аглая не упустила случая лишний раз появиться перед матросом.
– Вот спасибо, красавица, вот мы сейчас глянем, что там делается…
Причин оставаться дольше у раскрасневшейся горничной не было, и она, сделав легкий книксен, разочарованно удалилась.
– Ого, вот это новость!
Митька подсел поближе и сунул нос в газету.
«Из Лондона, по телеграфу. Сегодня в Портсмуте открылась мирная конференция, посвященная обсуждению мирного договора между Российской империей и Японией. Первое заседание посвящено изложению позиций сторон».
Весна 1905
Переговоры в Вашингтоне шли медленно. Россия, почуяв, что империи Ямато уже приперло мириться, события не торопила и стояла на своем, предлагая отдать лишь занятое японцами и ни копейкой