Потом был небольшой спор о том, нужен ли сахар в кофе, если ты уже и так несчастен. Они даже посмеялись. Причём по—настоящему – не через силу, не от вежливости, а просто потому, что оба устали быть героями своего внутреннего кино и решили хотя бы на пару минут стать обычными людьми, которым можно обсудить количество корицы в латте и не умереть от самоанализа.
Разговор становился лёгким. Настолько лёгким, что Валентина начала нервничать ещё больше. Потому что если всё так просто, значит, где—то точно прячется подвох.
И тут он сказал, чуть медленнее, чем обычно, будто репетировал эту фразу перед зеркалом:
– Я бы хотел тебя ещё увидеть. Если ты не против. То есть… если ты сама этого хочешь.
Кляпа встрепенулась, словно услышала стартовый выстрел в финале телешоу «Холостяк: мстительная редакция»:
– Ну всё, Валя, теперь начнётся. Он уже готов пригласить тебя на свидание, а потом – трахнуть под звуки дождя и новостного выпуска о падении рубля. Я прям чувствую: вот оно – взросление. Ты только что вступила в фазу диалога, который начинается с невинного латте, а заканчивается совместным гуглением «почему в тридцать не хочется секса, а хочется тарелку супа и чтобы никто не трогал». Иди, соглашайся. Но не забудь: если он пригласит тебя на выставку «современной керамики» – знай, это эвфемизм. И ты, Валя, теперь женщина, у которой будет не просто роман, а такая терапия, что потом никакой психоаналитик не поверит, что всё началось с облепихового чая.
Наступила пауза – не театральная, не наполненная напряжением, а естественная, почти телесная: словно тело само замерло в ожидании, пока мозг определится с позицией. Мгновение, в котором ещё можно отступить, но уже слишком интересно, что будет, если не убежать.
И она сказала:
– Хочу.
Без интонаций, без украшений. Просто сказала. А потом поняла, что не жалеет. И не боится. Потому что это не было капитуляцией. Это было решением. Странным, внутренне скрипучим, но – решением.
Кляпа отреагировала спустя несколько секунд. Вероятно, она просто не ожидала, что Валя справится сама, без криков, сексуального монолога и аллегорий с кнутом.
– Прекрасно, Валя, – протянула она, как бы наливая себе ментального вина. – Ты только что добровольно подписалась на романтический марафон с бывшим мучителем. Что дальше? Выбор кафеля в ванную или совместный поход в театр на постановку о любви и ненависти? Или сразу на курс «Как пережить счастье и не сломаться»?
Валентина выключила звонок, положила телефон на стол, села рядом и уставилась в стену. В ней не было ни эйфории, ни отчаяния. Только тишина. Но не та, в которой ты теряешься, а та, в которой ты наконец слышишь себя.
Валентина стояла у зеркала и делала вид, что выбирает серьги. Сцена напоминала подготовку к опознанию: одна серьга – скромная, из тех, что надевают, когда нужно убедить свидетелей, что ты просто бухгалтер, а не женщина, решившая соблазнить школьного палача. Вторая – чуть длиннее, с камушком, из тех, которые надевают, когда подсознание орёт: «Трахни меня, но культурно».
Она вертела обе в пальцах, проверяя в отражении, какая из них лучше сочетается с моральной неопределённостью. И тут, на пике этой серьгопсихологической дилеммы, в голове раздался голос. Тихий. Непривычно деликатный.
– Валя… слушай… я тут поняла одну вещь. Только ты не ори, ладно?
Валентина замерла. Так обычно начинались признания в измене или в любви. В случае с Кляпой – и то и другое одновременно.
– Мне он… ну, как бы… нравится.
– Что? – переспросила Валентина, резко обернувшись на пустую комнату. – Ты кого сейчас имеешь в виду? Гриню?! Ты же хотела его использовать! В смысле – «отработал и забыла»! Ты же выдавала монологи уровня «сделай из него паштет и скорми самооценке»!
– Знаю. Сама в шоке. Но… он какой—то… вкусный, что ли.
– ВКУСНЫЙ?! – Валентина чуть не уронила расчёску. – Ты инопланетянка с миссией, а не гастрономическая развратница!
– Ну, извини, но я женщина. Ну, почти. Ну, биологическая сущность с направлением на размножение. И у него такие глаза… как у овчарки, которую бросили на даче, но она всё равно верит, что её вернут. У меня на него… не только эмоциональные позывы. У меня на него влажность, Валя. Не психологическая – физиологическая!
Валентина уставилась на своё отражение. Её лицо выражало не просто недоумение – оно воплощало целую философию «я не уверена, что готова делить мужчину с голосом в голове, особенно если голос озабочен».
– Я вообще—то думала, что ты – мой внутренний стратег. Манипулятор. Инопланетный GPS по сексуальной мести. А ты теперь кто? Возбуждённый голос из места схождения двух конечностей?
– Не надо обобщать. Я многофункциональна. Но если прямо, то да. Сейчас я, по ходу, твой вожделеющий центр. И мне он нужен. Не ради зачатья, не ради племени. А просто потому, что я хочу узнать, как он стонет. Как он целуется. Что он скажет, если я положу ему руку на бедро и скажу: «Дай я поиграю твоим покаянием».
– Ты больная, – пробормотала Валентина. – Я не собираюсь делить Гриню с самой собой.
– Сама подумай: ты же не хочешь его использовать. А я – хочу. Причём так, чтобы после этого он неделю не мог нормально смотреть на женский отдел в «Спортмастере», потому что всё будет ассоциироваться с тем, как я зажала ему руки и приказывала «лежать». Валя, я не про эмоции. Я про настоящее пошлое удовольствие. Хочу его лизнуть – и не в метафоре.
– Ты с ума сошла. Это мой череп. Моя голова. Моя история!
– Ошибаешься. Это уже наш треугольник. Ты, я и Гриня. Сложная геометрия любви, где одна вершина – мораль, вторая – эрекция, а третья – чувство вины с антисептическим привкусом. Добро пожаловать в первый любовный треугольник, в котором одна женщина ревнует к самой себе.
Валентина медленно села на край кровати. Она чувствовала, что готова сдаться, но не знала кому – ему, Кляпе или просто всему этому абсурду, который уже давно превратился из плана мести в психосексуальное реалити—шоу.
– Значит, ты действительно хочешь его. Не для галочки. Не ради миссии. А чтобы… ну, по—своему – искренне?
– Я хочу его так, как школьная библиотекарша хочет уйти в отпуск и никому не говорить, куда. Понимаешь? Просто хочу. Без деклараций. Без флагов. Хочу, чтобы он задыхался от страха и восторга, когда я ему скажу: «Ты заслужил меня, как троечник заслуживает похвалу за аккуратный почерк».
– Боже… – только и смогла выдохнуть Валентина. – Я делю