А ведь такая обида могла бы сойти за мотив.
Илай поморщился:
– Да погодите вы со своими срамницами. Кроме Совики из девушек о своем обустройстве написала только Алина?
– Только она, – с готовностью закивала словоохотливая женщина. – А другие…
– А других тоже родители отослали? А с родителями в ссоре были? А замуж их насильно не выдавали? А… – наперебой принялись спрашивать братья, и поток вопросов было уже не остановить.
С поправкой, что сказанное может оказаться и выдумкой, но все же выяснилось, что жизненные обстоятельства у пропавших девушек были разные, но все ж таки не настолько трагичные, чтоб бежать без оглядки. Была бы здесь Норма, она бы наверняка назвала их среднестатистическими. Но селяне отчего-то успокаивали себя мыслью, что так и должно быть, что пташки выпархивают из гнезда раз и навсегда, без следа, без вести. И, видать, исключительно ради того, чтобы вдали от дома заняться развратом.
Но по мере того, как геммы задавали вопросы, а женщины и голова отвечали, их выражения лиц менялись. Односельчане перебрасывались все более тревожными взглядами, будто осознавая одну простую истину.
– Пропали наши девоньки, – тихо всхлипнула мельничиха, – не только моя Зося.
– Ах он аспид! – грохнул кулаком о стену голова. – Убью!
– Никто никого убивать не будет, – рявкнул Лес, и глаза его сверкнули углями. Все смирно заткнулись.
Илай кашлянул и снова заглянул в блокнот:
– С ваших слов, за два года пропало без вести десять девушек, с интервалом в полтора-два месяца. И ни одна из них не уговорилась с другой, все уходили поодиночке и исчезали насовсем. – Он поднял глаза на свидетелей.
Тут в дверь дробно заколошматили:
– А меня почему не позвали! Пустите!
Голова поморщился, прошел в сени – двери были прикрыты для приватности беседы с каждым опрашиваемым – и выглянул на улицу, где уже сгущались сумерки:
– Ну, чего тебе, баб Срока, а? Своих дел нет?
Послышалась недолгая возня, и через миг в комнату вкатилась кругленькая старушонка. Вид у нее был самый восторженный:
– Зверюгу ловить приехали!
Голова, вошедший следом, неприязненно скривился:
– Не слушайте вы ее, старая совсем, котелок не варит.
– Я те котелок на голову надену, – замахнулась на мужика бабка.
Илай посчитал необходимым вмешаться:
– Мы выслушаем всех! – А брату шепнул: «Старухи много чего примечают, может пригодиться».
«Ежели не помирают во время опроса», – поежился Лес в ответ.
Обрадованная, бабка Срока лихо подвинула бедром двоих женщин на лавке, пристроилась с краешку и навалилась грудью на стол:
– Я давеча по осени грибочки собирала в сосновом борочке, нагнулась за масленком, а тут у меня спину как схватит! Ой-ей, ни вздохнуть, ни разогнуться! Ажно скрючило!
Лоб Илая собрался гармошкой. Не такой информации он ждал.
– Продолжай, бабушка, – подбодрил ее Лес.
– Я и так, и эдак, никак выпрямиться не могу, – вдохновенно продолжила ценная свидетельница. – Схватилась за пенек, жду, пока хоть немного приотпустит. И тут вижу медведя о двух ногах! С девицей в передних лапах! Он по сторонам зырк-зырк, а меня и не видать за ветками. Ну, он и пошагал с ней прочь, к яру. Я чуть отдышалась и бегом в Болиголов, а меня и слушать не стали!
Голова разозлился:
– Да потому как ты не за маслятами ходила, карга брехливая, а по мухоморы! И с брагой своей меры не знаешь!
– Молчи, лысый! Ух, я тебе!
Пока Лес успокаивал перепалку, Илай почесал нос карандашом и прикинул:
– А вы можете точно сказать, когда это было?
Бабка Срока деловито поправила съехавший набок платочек и пожевала сморщенными губами:
– Так аккурат накануне Ксения-послушника. С Мясоеда пять дней прошло, все к торгам готовились.
Илай подчеркнул дату: шестнадцатое вепреня. Провел жирную линию и обвел одно из имен:
– То есть это когда пропала пекаря дочь?
В ответ ему промолчали. Янтарь поднял на болиголовцев глаза. Вид у свидетелей был потерянный.
«Брат, – позвал он Леса, внутренне ликуя, – у нас, кажется, систематийный душегуб. Что скажешь, обскачем девчонок?»
«Обскачем!»
За пределами Болиголова, по мере того как Норма, Диана и Никлас удалялись от реки, становилось уже не так слякотно и вязко – снег послушно ложился под сапоги, похрустывая свежим капустным листом. Диана предположила, что след беглеца будет четким до самой его поимки, но Никлас развеял эту надежду:
– Накануне по западу туча шла, а с ней снег. Что в самом Болиголове выпало – в тамошнюю грязь и впиталось, а тут слоем легло.
Местность он не знал, но уже много лет служил урядником в ближайшем городишке Шеврень, а ввиду тишайшей жизни того городишки сам подрядился еще и помощником егеря. Так что ориентироваться умел.
– Вон там уклон, должна быть низина, – рассуждал Никлас, щурясь на горизонт. – Туда бы он не пошел.
– Почему? – тут же уцепилась Диана.
– Да там снега наверняка по маковку, до василька месяца не растает толком. А ундины, они теплолюбивые все, иначе в подобие спячки впадают.
– Но у нас полукровка, – возразила младшая. – А у реки его искать бы стали, это логично.
– В реке у него больше шансов скрыться, – упорствовал Никлас, – он не может не знать своих сильных сторон.
«А в заснеженном поле, что на востоке, его было бы видно, как на ладони», – про себя заключила Норма.
Она уже успела пожалеть, что оставила Болиголов на Илая. Это ведь ее прямая обязанность – опрашивать свидетелей. Что он там только наворотит? А они со следопытами встали на перепутье. Те соревновались в логике, раз за разом находя бреши в аргументах друг друга. Но Норма видела, в чем дело: Диана боялась снимать окуляры, а потому тянула время. То ли опасалась, что ей снова станет плохо, то ли что все равно ничего не уловит – ни слух, ни зрение, ни нюх не помогут, когда природа оставила такую подлянку да прошло время.
– Вот был бы ты ундином, которого разыскивают за убийство, – напирала Диана со всей присущей ей фамильярностью, – куда бы ты подался?
– В глушь, – не задумываясь ответил он.
– Неверно, – покачала пальцем Диана, – затеряться проще в многолюдном городе.
Никлас усмехнулся, но как-то печально:
– Эх ты, кулема. – Он беззлобно потрепал младшую по лохматой голове, а та вдруг позволила. – Ни ундину-полукровке, ни гемму в толпе не скрыться. И он это тоже знает, раз всю жизнь изгоем прожил. Думается мне, у него тайное укрытие есть, там он пока и пережидает. Для дальнего перехода нет ни сил, ни снаряжения – он же из ямы ускользнул. Но если у него там какие припасы есть, уйдет дальше очень скоро.
– А с чего вы это взяли? – осторожно уточнила Норма.
– Опыт подсказывает. – Никлас пожал плечами. – Видал такое не раз и не два, но то больше браконьеры да ворье так поступает. Единственно, что убежище у него должно быть ближе к реке, причем к верховьям, куда мало кто ходит.
Он не лгал, преступники на его памяти поступали именно так, но… Норме было стыдно за свои мысли, однако она знала, что предыдущие малахиты так мало ценились за слабый талант. В сестре же она была более чем уверена.
– Диана, – тихо обратилась к сестре она, – может, ты…
Та поняла и тут же надулась:
– Не хочу я снимать окуляры! И так справимся.
– Но мы потеряем бесценное время. Нас ждут в Вотре, – настаивала Норма, чувствуя себя при этом ужасным человеком со всех сторон. – Министр, Петр Архипыч, Катерина в плену…
Диана яростно засопела, обхватив себя за локти, а Никлас непонимающе переводил взгляд с одной на другую.
– Вы мне хоть поясните, что не так с этими окулярами? – попросил он.
Младшая шумно вздохнула и прикрыла глаза:
– Они притупляют мое восприятие, все чувства, кроме осязания и вкуса, но они у меня вполне обычные. В сложных случаях я их снимаю и…
Никлас оживился:
– Так сними. Я-то думал, у тебя глаза слабы.
– Вот еще! Мне без них… – она запнулась и покраснела, – плохо очень. Голова разламывается, кровь бурлит, а потом кошмары снятся. Про бездонное зеркало, – совсем тихо закончила Охотница.
Норма нахмурилась. О зеркале она от сестры, кажется, уже слышала, только было это давно, еще в учебке. Диана тем временем совсем распереживалась и стала расхаживать из стороны в сторону, протаптывая в мягком снегу подобие восьмерки. Никлас задумчиво почесал голову:
– Ну дела…