Уходили церкви как спокойные старцы – тихо и незлобиво
«Один батюшка сделал себе адрес электронной почты, начинающийся так: “upopabyla@”»
В крошечной Варзуге, где и в самые лучшие годы жило не более тысячи человек, службы проводились на семи престолах
Вдоль берегов гуськом вытянулась цепочка маленьких бань, которые здесь редко ставят возле дома
«Жил тут немец один. Как война закончилась, проникся он идеями коммунизма, решил стать настоящим советским человеком и перебежал из американской зоны в Восточный Берлин. Там его, как водится, взяли и послали строить социализм к нам, в Республику Коми»
Спорить с северянами о зимней одежде так же бесполезно, как с итальянцами – о пицце, а с французами – об искусстве любви
«Каким вы видите будущее своего города?» – спрашиваю я мэра.
«Наша задача – сделать основным источником дохода интеллект, инновации и образование!»
Второго августа – День оленевода. Каждый год его проводит новая бригада
Сейчас мало у кого есть традиционное имя. Реликвии предков или в музеях, или сожжены последними хранителями, чтобы уберечь от осмеяния потомками
За домашние хлопоты в чуме женщины получают зарплату, и ни у кого не повернется язык сказать, что они работают меньше мужчин
Тундра – не место для одиночек. Семья здесь – не возможность, а необходимость
«Бурых медведей куда больше, чем белых. Но если их не тронуть, и они не тронут»
Запанибратское обращение и с чертом, и с Богом, к которому помор волей-неволей месяцами обращался напрямую, без священника, выковало у людей моря особую веру – крепкую, но горделивую и далекую от канонов
Затем началось пиршество. Кровь слили в тазы, туда же кинули очищенные желудки и щедрые пригоршни соли. Пока жидкость настаивалась, участники обряда ели теплое сырое мясо, отрезая куски ножами. Оно было удивительно вкусным, гораздо лучше, чем вареное или жареное. Печень я попробовать не решился, опасаясь паразитов. Зато соленая кровь оказалась отменной. Остатки мяса затем сложили в ледник.
Странная процессия двигалась по тундре. Двое несли черепа оленей с выскобленными веточками рогов и длинными одеяниями. Ленты волочились по земле, тонкие нити цеплялись за болотную траву и, казалось, тянулись бесконечно. Мы шли вброд через мелкие озера и неприметные топи. Вдруг послышался вскрик – тот, кто нес череп самца, провалился в трясину, словно непокорное животное продолжало бороться и после смерти. Мы его еле вытащили.
Священная роща – холмик среди бесконечных болот, горстка высоких тощих берез. На ветвях застыли черепа и выцветшие ленты. Возможно, когда-то они принадлежали разным богам, но теперь их объял белый цвет Торума – усталого создателя мира, пославшего вместо себя наблюдать за землей сына, небесного всадника Мир-суснэ-хума. Двое хантов ловко взобрались на стволы и укрепили в вышине одежды, увенчанные оленьими черепами. На земле расстелили два черных полотнища для подземного бога, дважды обошли вокруг них и отправились назад. Мы шли напрямик, через большое озеро. Под тонким слоем спокойной воды чернели тяжелые обломки лиственницы. За каждым тянулся долгий, почти прямой след, и было ясно, что не покоятся они, а медленно ползут каждый своей дорогой, порой в противоположных направлениях. Ветер доносил запах гари. Жара нехотя уступала место вечерней прохладе, а на следующий день пошел долгожданный дождь.
Анна из рода Негнущихся
Для добрых духов оленя забивают летом, во время солнцестояния, возле священной нарты. В декабре, месяце Большой Темноты, у носа поганой нарты приносят жертву Нга – злому духу из Нижнего мира. На снегу оставляют кровь и следы костра, чтобы ему было ясно: человек сидел, варил в котле оленину и думал о смерти.
Вездеход, похожий на танк без башни, с ревом разбрызгивал в рытвинах серебряное небо. Я пристроился на покатой крыше поближе к жерлу радиатора – оттуда шло вожделенное тепло. Из люка высунулся розовый череп Владимира Ильича по прозвищу Ленин. Лысина сверкнула под лучами низкого солнца, покрутилась и снова спряталась в чрево машины. Ильич вместе с напарником работал на поселковом дизеле. Скрылась за горизонтом железная дорога Обская – Бованенково, самая северная в мире. Эта современная трасса, принадлежащая «Газпрому», отпочковывается от осколка сталинской Трансполярной магистрали – знаменитой Мертвой дороги, построенной в вечной мерзлоте на костях заключенных. С нее в тайгу уходят миссионеры – крестить ненцев. Порой новообращенные сжигают возле чумов священные нарты и оставляют богатые пожертвования служителям единого бога, но старая религия стоит крепко, лишь добавив в сонм богов Николая Чудотворца, превратив его в хитрого старца Микулая.
Я ехал в странное место, которое одни называли стойбищем, другие – скитом, а его хозяйка, Анна Неркаги, просто городком. Листая книги в библиотеке Салехарда, я наткнулся на сборник ее повестей, открыл – и передо мной распахнулся целый мир обитателей тундры, суровый и прекрасный. Но больше всего поражала афористичность, емкость ее слога, выдающая несомненный талант, без всяких скидок на литературу малых народов. Вот лишь некоторые фразы: «Шепот многих цветов подобен шипению змеи», «Летний чум прост, как истина», «Песня души, как крик сильной птицы, не всегда отличается красотой»…
Это была не русская, не аборигенная, а просто хорошая современная проза, от которой не хотелось отрываться от первой до последней страницы. Резко выделялась только последняя повесть – своеобразное евангелие, беспросветное и жуткое, где все люди, кроме одного, избранного, – отвратительные грязные создания, для которых лучший выход – сгореть в очищающем огне. И если герой предыдущей книги воздерживался от секса – сперва с любимой девушкой, затем с нелюбимой женой, то в «Молчащем» избранного насилует собственный отец.
В предисловии Анна Неркаги написала: «В тот момент, когда я вынесла смертный приговор и “Молчащему”, и всему моему творчеству: не писать больше вообще, Господь наказал меня так, что я до сих пор плачу. Он взял мою девочку, которую я