Ты знаешь, что я никогда не выдавал себя за философа, меньше же всего в беседах с тобой. Часто из желания подразнить тебя, часто потому что я действительно смотрю на свое положение как на счастливейшее и исполненное наиглубочайшего значения в свете, я взял за правило говорить всегда от лица семьянина. В самом деле, я не пожертвовал своей жизни на служение науке или искусству, то, чему я отдался, — собственно говоря, мелочь в сравнении с упомянутыми высокими предметами, — я весь отдаюсь своей службе, своей жене, своим детям, но это с моей стороны не жертва, в этом мое наслаждение и радость. Да, все это мелочь в сравнении с тем, чему отдаешься ты, и все же, мой юный друг, остерегайся, не обманись в том великом, чему ты жертвуешь собой. Хотя я, как сказано, и не философ, мне, тем не менее, придется выступить здесь с некоторыми философскими рассуждениями, которые прошу тебя не столько критиковать, сколько просто принять к сведению. Конечный результат твоей полемической борьбы с жизнью выразился в молодецком восклицании: «или — или, — безразлично», имеющем странное сходство с излюбленной теорией новейшей философии, утверждающей, что принцип противоположности утратил свое значение. Я хорошо знаю, что основная точка зрения, с которой ты смотришь на жизнь, противна философии, и все-таки мне кажется, что последняя сама повинна в ошибочном воззрении на жизнь. Если же эта ошибка и не бросается всем в глаза сразу, то потому лишь, что философия занимает еще менее верное положение, чем ты. Ты действуешь — философия созерцает. Вступая же в область практической действительности, философия приходит к тому же выводу, что и ты, хотя и выражает это несколько иначе. Ты примиряешь противоположности в своего рода высшую галиматью, философия — в высшее единство. Ты обращаешься к будущему — каждое действие принадлежит, собственно, будущему — и говоришь: я могу сделать то-то и то-то, но что б я ни сделал, путного ничего не выйдет, ergo — ничего не буду делать. Философия имеет дело с прошедшим, с прошлым всемирной истории; она показывает, как расходящиеся моменты соединяются в высшем единстве, она примиряет и примиряет без конца. По-моему, однако, она не дает ровно никакого ответа на мой вопрос — я спрашиваю о будущем, — ты же все-таки отвечаешь на него, хотя бы и бессмыслицей. Допустим теперь, что философия права, что принцип противоположности утратил свое значение, или что философы могут примирить в высшее единство противоположности каждого момента. К будущему это, однако, относиться не может, так как противоположности должны существовать прежде, чем можно приступить к их примирению. Раз же противоположности существуют, существует и «или — или», т. е. выбор между ними. Философы говорят: так было до сих пор, а я спрашиваю: что мне делать впредь, если я не хочу быть философом? Я ведь отлично вижу, что, раз захотев стать в положение философа, я кончу тем же, чем и другие философы, — стану примирять противоположности прошедшего. Итак, частью потому что философия до сих пор не дала никакого ответа на мой вопрос (ведь будь я даже гениальнейшим философом в мире, у меня все-таки должна же быть какая-нибудь цель в жизни, кроме созерцания прошедшего), частью потому что я, скромный семьянин, не имеющий ничего общего с философией, я вновь почтительнейше обращаюсь с моим вопросом к уважаемым представителям науки: что мне делать? Ответа нет по-прежнему: философия занимается прошедшим, и каждый представитель ее так ушел в созерцание этого прошедшего, что «в настоящем остались одни фалды его сюртука», как говорит остроумный поэт об одном страстном любителе древностей. Вот тут-то ты и сходишься с философами: вы как бы допускаете, что ход жизни может остановиться. Для философов всемирная история закончена и подлежит примирению. Оттого-то в наше время и стало заурядным грустное явление встречи молодых людей, способных примирять христианство с язычеством, шутить с титаническими силами истории, и в то же время не только не способных ответить простому человеку на вопрос, что ему делать, но и не знающих, что им делать самим. Ты большой мастер выражаться остроумно и красиво, особенно если дело идет о том, чтобы высказать свой взгляд на жизнь, свое исповедание веры, и я хочу здесь привести одно из твоих выражений, показывающее, как много у тебя, в сущности, сходства с новейшими философами, — хотя их настоящее или напускное достоинство и не позволяет им принять участие в восторженном полете твоей фантазии.
Если тебя спрашивают, согласен ли ты подписаться под адресом королю, вотировать конституции, подоходный налог, принять участие в том или другом филантропическом предприятии — ты неизменно отвечаешь: «Почтенные современники, вы плохо понимаете меня! При чем тут я? Я знать вас не знаю! Я совсем в стороне, как маленькое испанское „s“». Так и философ, его нет здесь, он знать никого не знает, сидит себе и слушает песни о былом, внимает гармонии примирения.
Я уважаю науку и ее представителей, но и жизнь ведь имеет свои требования; я еще мог бы затрудниться составить свое мнение о единичном гениальном представителе науки, с головой ушедшем в прошлое, — при виде же сотен молодых людей, подражающих ему, раздумывать долго не приходится: ясно, что не все они обладают философскими головами, а между тем все погружены в излюбленную философию времени или, как я охотнее назвал бы ее, излюбленную философию юношей нашего времени. Я предъявляю к философии одни лишь вполне законные требования, которые имеет право предъявить всякий, кого она не смеет лишить этого права по причине полного отсутствия в нем умственных способностей; я семьянин, у меня есть дети, и от имени моих