Но никто не пожелал связывать себе руки грибами, когда и так не знаешь, чем отбиваться от комаров и мошки.
На пути попался кедр, толстый и ровный, как колонна, уходящая ввысь, с затеской. Кто-то снял кору, затеска за десятилетия заплыла по краям, и казалось, что на дереве кем-то вырублено углубление в виде креста.
— Похоронили кого-нибудь? — поинтересовался Иван.
— А, ерунда! Кто-то на «конверт» снял кору. Видно, корень нес и решил переложить в новую упаковку. Наш, русский, сымал, — ответил Павел Тимофеевич.
— Откуда знаете!
— А как же! У китайцев, у тех «задиры» прямоугольные, ровные. Корейцы сымают кору снизу вверх, клином. А это русская. Когда я в первый раз здесь появился, она уже была.
— Это сколько же ей лет?
— Считай, полста верных, а может, поболе…
Салду переходили по громадному кедру, сломанному недавней бурей. Рухнул великанище, повалив молодняк и даже взрослую березу, и усеял весь левый берег недозрелыми смолистыми шишками. Хвоя еще не успела пожелтеть, держалась крепко, знать, произошло это с неделю назад.
Разгорелся спор, где устраивать табор: на берегу или в лесу поглубже, возле ключика. Федор Михайлович был за то, чтобы на берегу. Здесь проходит просека, рядом-видна крутобокая сопка, место открытое, приметное, вода и дрова рядом, здесь будет легче сыскать табор при возвращении.
Павел Тимофеевич рвался на корневку и утверждал, что на берегу табор устраивать нельзя: начнись дожди — вода выживет, а там, у ключика, все это нипочем и, главное, на корневку ходить близко. Скрепя сердце Федор Михайлович согласился и пошел дальше, ворча под нос.
Ключик оказался в полукилометре и среди такой чащобы, что видно было только небо, да и то, если задерешь голову кверху.
— Эх, — махнул досадливо рукой Федор Михайлович. — Только ноги зря били. Говорил же, что там лучше.
— Да чем лучше, чего не хватат?
— Старый, всю жизнь по тайге лазаешь, а не понимашь: люди в первый раз сюда пришли, разве найдут в таком месте табор? Заблудятся, где их искать станешь?
— Да где тут блудить?
— Где, где. Забыл, как в прошлом году нас от Салды вел? Тоже вроде бы негде…
Шея Павла Тимофеевича наливалась багровой краснотой. Он вскипел, будто взорвался:
— Ну и черт с вами! Из-за кого-то я должон ноги кажен день бить понапрасну. Как хотите! Ставлю палатку, и все! — Скинув с плеч котомку, он стал корить себя, не переставая при этом размахивать руками: — Дурак, не послушал! Говорила старуха: не ходи, большая компания — каждый наперекор все делать будет, изнервничаешься, а проку не будет…
— Хочешь — оставайся! — непреклонно заявил Федор Михайлович. — Дело твое. Тебе-то все равно, а я людей повел, отвечаю, стало быть.
Он решительно повернул назад, за ним гуськом потянулись остальные. Алексей замешкался было, не зная, примкнуть ли к тем, кто уходит, или остаться. Однако, увидев, что Павел Тимофеевич хоть и ворчит, а продевает руки под лямки, подался за остальными.
Из-за крутобокой сопки выглянуло солнце, пронизало радостным светом густую листву, потянулось к земле тонкими пучками лучей, зажигая на травах, хвое, листве, на каждой былинке алмазную россыпь искрящихся брызг. В этот час на открытом месте день давно в разгаре, травы обсохли, а сюда, к табору, пробились лишь первые лучи.
Миша и Иван облюбовали место для накомарника под развесистым тисом. Все деятельно устраивались, ставили пологи, настилали корье, чтобы сырость от земли не проникала под бок и меньше грязи таскалось за ногами в палатки.
Алексей устраивался более капитально: нарубил жердей и сделал настил на полметра от земли, вроде остожья. Он уже завалил его зелеными ветками и готовился натягивать палатку.
— Пал Тимофеич, попробуем, выдержит нас двоих или нет, — пригласил он. Они улеглись на настил и стали раскачиваться, но тут все их сооружение рухнуло. Со смехом они выбрались из-под веток и начали растаскивать их в стороны, чтобы не мешали.
— Снова да ладом! — говорил Павел Тимофеевич. — Пропал весь твой труд понапрасну.
— Нич-че, Пал Тимофеич, я к топору привычен, в момент переделаю. Вы только, Пал Тимофеич, не таитесь от меня, расскажите, как этот корень искать, что с ним делать. Век буду благодарить и детям закажу.
— Да чего там таить! Найдем, сам поймешь все, невелика хитрость. Были бы ноги.
— Может, оно и так, а все-таки, Пал Тимофеич, у вас опыт, сноровка, знаете, как подойти. Это много значит.
Во второй раз Алексей настелил жерди не на колышки, а прямо на землю, потом принес огромный лист коры — ободрал кедр снизу доверху, насколько смог достать топором. Казалось, будь в его силах, он срубил бы для Павла Тимофеевича дом-пятистенник, а не то что поставил палатку. Любо было смотреть, с какой предупредительностью относился он к своему «старшинке». Не то, что Володька. Тот хотя и делал не меньше, но грубил, не раз вступал в спор и, если вынужден был подчиниться Федору Михайловичу, то долго и шумно возмущался.
Шмаков устроился особняком, подвесив свой полог между деревьями. Он не вмешивался в возникавшие перепалки, больше помалкивал, и было видно, что ему все равно — одному ли искать корень и жить в тайге или с компанией. Смотрел на всех он чуть свысока, с плохо скрытой усмешкой, ни к кому и ни за чем не обращался: все, что нужно в тайге человеку, у него есть.
Покончив с делом, Володька, Шмаков, Федор Михайлович полезли в речку купаться. Ледяная вода казалась им нипочем. Алексей покрутился на берегу в нерешительности, потом тоже разделся. Он входил в воду осторожно, будто по битому стеклу, подрагивая всеми мускулами сильного тела и взвизгивая. Когда стало по пояс, он ухнул и окунулся с головой. И так несколько раз, высоко выпрыгивая при этом из воды.
— Вчера купались, сегодня опять, — завистливо сказал Миша. — Здоровые, черти, — вздохнув, повторил он свое.
— А ты что, хуже? — усмехнулся Иван. — Помнишь, как на Хехцире нас водил? Мы все языки повысовывали, а ты хоть бы что, еще мою котомку нес.
— С ними не равняйся, — вполголоса сказал Миша. — Ты вчера не ужинал, так лег, а я видел: Федор Михайлович панты жрет, режет их, как колбасу, и жрет, а у Шмакова фляга с настойкой женьшеня. Им и ледяная вода нипочем.
— Тебе не дали попробовать?
— Как же, держи карман шире. Этот Шмаков жмот — поискать таких. Слышал же утром, когда ты сахар найти не мог, как он разбухтелся: одному, дескать, лучше, вечно, если компанией, забудут что-нибудь. Сразу от компании отбиваться. Вот посмотришь, отделится, один искать корень